Краеведческий сайт
Подбор материалов
-> Выберите место

Полный текст оригинала: http://samlib.ru/s/shetkowa_o_a/wspomnimwsehpoimenno-1.shtml


91A685944E00BD8D3EB2250CFFAF

91A685944E00BD8D3EB2250CFFAF

ЕЛАНЦЕВ ГРИГОРИЙ ПЕТРОВИЧ

Родился 19 ноября 1906 года, умер 17 декабря 1996 года в возрасте девяноста лет.

Всю свою долгую жизнь он прожил на одном месте в селе Скоблино, Юргамышского района, Курганской области, кроме военных лет. Его военный дневник написан от лица простого солдата, закончившего два класса церковно-приходской школы в селе Скоблино.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Когда по всей стране развернулась кампания по подготовке к празднованию 30-летия Победы над фашистской Германией, это побудило меня взяться за перо и восстановить в памяти участие в битвах с ненавистным врагом человечества — фашизмом.

День за днем, событие за событием удалось воспроизвести прошлое по дневнику, который я вел во время Великой Отечественной войны. И как самолет, выплывающий из облаков, становится все виднее и четче вырисовывается, так отдельные эпизоды и события встают в моей памяти. Лист за листом исписываю бумагу. Когда вспомнишь грустные, трудные минуты, непрошенная слеза накатится на глаза, бросаешь писать, пока не пройдет грусть, не успокоятся нервы. Дрожащей непокорной рукой снова записываешь горькое тяжелое прошлое.

Вот и финиш. Последний залп по центру Берлина. Прямая наводка в центре. Капитуляция немцев. Строем повзводно стоят обезоруженные фрицы. Колонна их растянулась по улице. По бокам стоят наши солдаты с автоматами в руках…

На память внукам и детям посвящаю свой горький труд!


7 декабря 1941. Перевели в 367 артиллерийский полк ПАП, в котором пришлось служить и воевать на Волховском фронте.

1942 год

3 января приехали в город Рыбинск. Накормили нас в столовой Демьяновой ухой из кильки. До чего ж она вкусна! Где-то солдаты нашли вагон с вином, понабрали бутылок. Мне выпить не привелось.

От Рыбинска пошли следы бомбежки железнодорожных сооружений.

К этому времени мы накопили вшей. Красноармеец моего отделения Плотников ложился в вагоне к стене, в угол головой. Не так, говорит, вши кусают в холоде. Каждый день я снимал рубашку и выбивал вшей, а другой раз и штаны снимешь — на другой день опять полно вшей!    Как остановка эшелона, я складываю рубашку и обтираюсь снегом, а зайду в вагон — оботрусь полотенцем. После обтирания снегом становится приятно и свежо.

9 января. Прибыли на станцию Будогощь. Первый налет немцев: «Ме-109», четыре истребителя, обстреляли эшелон. Обнаружив самолеты, солдаты побежали дальше от вагонов. По глубокому снегу бежал и я. Провалился глубоко в снег, в канаву, задохся и сел, держа винтовку в руках. После бомбежки выяснилось, что ранены в ноги машинист и его помощник, пробита цистерна с бензином.

Недалеко в лесу был наш аэродром. Показался наш краснозвездный ястребок — и чуть не стал жертвой немца: пошел в круг над аэродромом, а нахал немец увязался за ним.

На станции стояло два эшелона — два полка: наш 152 миллиметровых пушек и 4-й ГАП 203 миллиметровых пушек. Днем не разгружались — ждали ночи. Солдаты нашли в тупике эшелон с мукой, притащили куль, разделили.

Из эшелонов нас расселили в дома по области. У нас в доме стояла железная, с трубой в окно, печка. Натаяли из снега воды, замешали в котелках тесто и без соли пекли лепешки. Подкрепились, отдохнули до вечера. Ночью — разгрузка. Неходячие «Сталинцы» стянули тракторами и остались они на станции для ремонта.

10 января. Совершаем марш со станции Будогощь под деревню Пехово. Отдыхаем в деревнях, битком набитых солдатами, идущими на фронт, и ранеными, идущими с фронта. Ночью видны сполохи на линии фронта, а днями оглядываемся на пролетавших немцев.

Хлеб стали давать, выпеченный в русских печах — круглые булки, порой без соли. Но промнешься в походе — ешь, как с медом! Приварка пока нет никакого.

13 января. Ночью шли по реке Оскуя. Дорога по льду санная, есть проруби для набора воды, где и попьем. Ночь холодная, звездная. На передовой ракеты, то и дело, взлетают в небо. Близко и враз слева и впереди — автоматная очередь. Идем — снова очередь, потом другая, третья, а затем пушечный выстрел в сторону немцев — трасса от снарядов прорезала воздух. Помкомвзвода Морковский — человек, побывавший на фронте — скомандовал: — Ложись!

Залегли. — Немцы обошли, — говорит Морковский. Полежали. Холод лежебок не любит, а, надо сказать, все в сапогах. Сержант Шевелев говорит: — Кто, ребята, со мной пойдет в разведку? а то тут замерзнем. Двое встали, Шевелев третий. Пошли — опять очередь против них на берегу. Шевелев кричит:

— Кто стреляет?

— Свои! — отвечает голос. Подошли к стрелявшему.

— Что ты тут делаешь?

— Часовым стою.

— А чего стреляешь?

— Холодно, вот и палю.

Охранял часовой боеприпасы танкистов. Спросили его, не видал ли тут наши пушки 152-миллиметровые?

— Идите лесом, там поляна — там и огневые. Свернули в лес — снег рыхлый, выше колен, идешь — середышем гребешь.

Шевелев с ребятами пошли вперед! Нашли огневые! Пушки подвезла нам на огневые позиции другая часть: свои трактора частично в ремонте.

Недоедание во время переезда по железной дороге и марш до первых огневых, сильно нас изнури, обессилели. В пути нам давали по три сухаря на день. Меня поддержала посылка, полученная в Сарапуле. Истолченные сухари никто не воровал. Правда, покрупнее кто-то выбрал!

В первую ночь нам дали отдохнуть. Приютились мы в землянках огневиков. Тесновато, но все же не на улице. Днем наши пушки постреляли — как говорило начальство, заявили о себе. С непривычки диковато, пахнет порохом, пролетают самолеты — наши и немецкие; передовая гудит выстрелами минометов и разрывами снарядов, трескотня пулеметов и автоматов. Бывалые солдаты говорят, что это немец стреляет.

14 января. Днем стали оборудовать себе землянку в осиннике. Жердовник, какой и у нас в наших лесах. Копать глубоко нельзя: полметра — и вода. Разгребли снег, стали долбить мерзлую землю. Ребята ударят ломом раза три-четыре, и руки опускаются. Взял и я ломик, начал ковырять — хватило меня на четыре удара. Половину выкопали — прибегает Баленок, говорит:

— Сержант, огневики уходят из своей землянки ближе к орудиям, оставляют в целости свою.

Пошли радешеньки! Землянка не высокая и без наката, высота внутри не более одного метра, но теплая. Двери плащ-палаткой завешали. Печка — лист железа согнут, сверху котел из-под умывальника и труба. Все это огневики принесли из соседней деревни. Жителей в деревне нет: выселены — бери что хочешь. Главное, нам повезло (как поется в песне, «бесконечно повезло»), что рядом солдатская кухня нашего дивизиона.

Ночью устраивали землянку для штаба дивизии. На крутом берегу реки было сухо. Землянку рыли — земля талая под сугробом снега, и, главное, воды нет. Руководил начальник штаба дивизиона старший лейтенант, Откидыч, украинец, и лейтенант, Макаренко — начальник разведки дивизиона.

Моему отделению было приказано сходить в соседнюю деревню, принести бревен, сделать накат в три ряда. Расстояние до деревни метров восемьсот. Пошли. Смотрим: целая улица в два ряда, дома новехонькие, еще без окон, не обжитые. Видимо, какой-то колхоз строил эти деревянные дома из елок.

Нашли дом: разобран не полностью. Нарезали бревнышек, а тут еще подошли солдаты нашего дивизиона, быстро натаскали и наложили накат. Замаскировали землянку тальником: он рос по всему крутому берегу речки. Оставили часового у землянки.

17 января. Из моего отделения был назначен наряд: на кухню два человека, к штабу четыре человека и один человек у своей землянки, он и дневальный: топил печку, рубил дрова. К штабу я назначил Баленка. Он отказался:

— На кухню пойду, к штабу не пойду.

Оставили его у землянки: на кухню пошли другие.

19 января. Дали всем валенки.

24 января. Марш на Селища (Волховский фронт) через деревню Гладь, станцию Большая Вишера, деревню Папоротное, деревню Большие Вяжищи. В Большой Вишере грелись, расходились по домам. Дом, куда я зашел, был нетопленый. Жили в нем мать с девочкой лет восьми. Муж ее офицер, и от него давно нет известий.

— Почему не эвакуировались? — спросил я.

— От смерти не убежишь, — сказала женщина.

От Вишеры до деревни Большие Вяжищи дорога шла лесом. Лес на болоте, исключительно, почти ольха. Вспомнил книжку под заглавием «Путешествие из Петербурга в Москву», где упоминаются каменные Екатерининские казармы в Селищах и прямая, как стрела, по левую сторону реки Волхов, дорога на станцию Спасская Полесть.

25 января провели остаток дня в Больших Вяжищах. Развели костер, греемся. По дороге движутся автомашины с солдатами. На одной машине на треноге стоит учетверенный пулемет. Налетели немцы — «Ме-109», четыре штуки, стреляли в нас и едущих, ранили красноармейца у пулемета. С опозданием ударили две наши зенитки поперек лету немцев. Снаряды рвались почти над нашими головами, немного правее.

Командир одной из батарей, дежурный по дивизиону, распорядился разойтись мелкими группами, искать ночлег. Зашел я в домик поблизости, две комнаты. Там был один солдат. Спрашиваю:

— Разреши, товарищ, погреться.

Он спросил, какой я части. Я ответил, что ночуем в Вяжищах, а завтра — на передовую. Посидели — солдат выпроваживает меня. Я упрашиваю, чтоб разрешил остаться, — он говорит:

— Я позвоню в особый отдел, и тебя заберут.

— Ну, не замерзать же мне — почти кричу солдату.

Но ничего не поделаешь: вышел. Залез в окопчик, а там солома натаскана. Подремал — замерз, так и подбрасывает меня. Разыскал перед рассветом своих: ночевали они в бане по-черному — отдохнули, а мне не пришлось. Так относились тыловые крысы! Дом пустой, а красноармейцы замерзайте на снегу.

Утром пошли в лес. Тут огневые одной из батарей. Удосужились украсть от пушек шанцевый инструмент: кирку, ломик и две железные лопаты. (Свой-то мы побросали, выходя из Вишеры).

Днем обедали на опушке леса. Получили горячий суп из походной кухни.

Вечером, в каком-то логу, впадающем в речку, старшина выдал противогазы и гранаты. Ночью шли по реке Осьма — деревня Масляная, через Волхов. Справа от нас Селища, а на левом берегу деревня Коломна. Дома все сожжены. Редко где остались строения. Цела стоит церковь.

25 января ночевали в Коломне. Днем варили мясо убитой лошади. От Селищей увидели переправу через Волхов: по ней двигались наши войска на плацдарм. На левом берегу у переправы стоят указатели: прямо — на Спасскую Полесть, а вправо — деревня Чернушка и другие.

Помылись в бане, получили чистое белье.

Прятались от немецких самолетов: двухмоторные, с душераздирающим ревом, сирены.

26 января. Наши огневые на плацдарме. Перешел в лес и взвод управления дивизиона. Караульное помещение в ста метрах от немецких дзотов.

28 января. Вечером вызывают меня в штаб дивизиона. Дают пакет боевого донесения, сообщают пароль и отзыв. Начальник штаба Откидыч говорит:

— Возьми с собой человека: вдвоем веселее.

Я отказался. Он говорит:

— Как хочешь. Иди один.

Ночь была месячная, теплая — так мне показалось.

Вдруг вижу: за сосной два солдата — один с автоматом, другой с пистолетом, маленький, в длинной шинели, совсем мальчишка. Молоденький — лейтенант — окликнул меня: спросил пропуск. Я назвал. Он потребовал отзыв! Покаялся я, что не взял с собой никого: двое же двое — не один. Говорю лейтенанту:

— Вы должны назвать отзыв.

Он за пистолет.

Я те покажу!

Пришлось назвать отзыв.

Отнес боевое донесение в штаб полка в Коломну. Благополучно вернулся на КП дивизиона.

29 января. Слухи о том, что впереди нет пехоты, что окруженные немцы отсиживаются в трех дзотах, обеспокоили командование дивизиона. Мне было приказано со своим отделением выдвинуться вперед по просеке и оттуда водить смену караула к землянке штаба. Но повел нас помкомвзвода Морковский. Это было метрах в семистах от КП, на той же просеке. Кругом ельник, а между КП и нами — поляна. Редкий молодой хвойный лес. На поляне огневые позиции минометчиков, у нашей просеки их склад боеприпасов, их часовой. Обошел я от землянки метров тридцать в сторону немцев: по лесу мы собирали сушняк и дрова. Дальше снег немятый — нет следов. Реденько постреливают автоматы, пули летят в нашу сторону.

Землянка нам досталась сырая. Стены облезают грязью, двери-лаз завешены плащ-палаткой. В стене слева, в противоположной стороне от немцев, прокопана дыра-дымоход. Сколько ни топили, тепла не было, только грели руки у пламени

Рядом вторая землянка — большая: если нас жило 8 человек, то там — 18. Тоже без наката: забросана жердовником, прикрыта землей, навалены еловые ветки.

Снег замаскировал обе землянки, и не таял, вода на нас не капала. Через два часа меняли часовых. Приносили в котелках обед и ужин.

Жизнь наладилась. Немцы нас не беспокоят. Да мы их и не видали.

31 января. Был у нас припасен старый лист кровельного железа. Выправил я его обухом топора на пеньке: надо было соорудить подобие печки. Железо звенит, эхом отдается по лесу — словно мы не перед лицом противника, а в мастерской. Все реденько пролетают автоматные пули: сначала высоко, в сучьях ельника стукаются, затем все ниже и ниже.

В народе говорят, что сердце чует беду. Так вышло и у меня. Бросил лист железа на землянку, сел в проходе, только голова торчит наружу. Опять засвистели одиночные пули: первая высоко, потом ниже, а третья пуля обожгла мне левое ухо. Присел, говорю ребятам:

— В ружье! Немцы близко! Слышу смех. Я по фамилии вызвал двоих, все стоим в рост, никто не стреляет.

Приказал осмотреть местность метров на двадцать вокруг землянки в той стороне, откуда слышались выстрелы. Пошли Бабкин и Мокрушин. Когда вернулись, докладывают:

— Никого не видали.

Повел смену часовых на КП. На обратном пути, при переходе к землянке, в воздухе появились самолеты-истребители, и завязался воздушный бой. Сперва я разбирал, которые наши — похожие на голубка и которые «Мессершмитты» — с длинным фюзеляжем. Затем в ходе боя все закружилось, все смешалось: Все стреляют, круговерть.

Бой был короткий, но жаркий. Вот осталось только два истребителя. Вижу, немец гоняется за нашим «ястребком». Тот кружит небольшим кругом, а у немца получается круг больше. Наш «ястребок» взмыл к верху, свечой, выпрямился и зашел в хвост немцу. Дал очередь, и немецкий самолет загорелся, пошел вниз. Затем от него отделился черный комочек, раскинулся парашют, повис человек на стропах. Наш «ястребок» сделал вокруг парашюта два круга — немец с простреленным парашютом быстро пошел к земле.

Как приятно смотреть на врага, падающего в тартарары! Туда тебе, собака, и дорога!

Этот воздушный бой как бы укрепил у солдат веру в нашу авиацию.

Когда закончился воздушный бой, наши минометчики опять открыли огонь. Они сегодня много стреляли. Но вот и немец открыл огонь по ним. Мины рвались на поляне, около их огневых. Мы все укрылись в землянке. Соседи тоже попрятались в свою землянку.

Вот мины стали рваться все ближе и ближе. Прибежали к нашей землянке два незнакомых красноармейца: в фуражках, в новеньких бушлатах, воротнички костяные, сапоги, начищенные до блеска, новенькие автоматы.

— Пустите от обстрела укрыться. Пожалуйста!

Проверил у них документы. Они охотно достали красноармейские книжки. Посмотрел я подписи и печати — все в порядке.

Немцы усилили минометный огонь. Мины рвались с небольшим перелетом. Ребята приутихли.

Вот, одна мина ударила в край землянки — и не разорвалась: послышалось шипенье и как бы стон. Кто-то сказал:

— Наша смерть умерла.

Затем возле землянки разорвалась ручная граната: это мы определили по хлопку разрыва. Один из гостей стал беспокоиться, будто бы загрязнился автомат:

— Надо не атаковали немцы, а автомат вдруг откажет!

Смотрю — на автомате ни пылинки. А гость шарашится, наводя автомат на ребят. Я заматерился:

— Отводи, отводи автомат от людей!

Взял сам автомат, спустил с предохранителя и уставил дуло на гостей. Так сидели — недолго, но напряженно, молчали.

Наконец, минометный обстрел закончился. Гости, как шальные, выскочили из землянки и побежали — в сторону немцев. Наблюдая за ними, вызвал двух человек, приказал посмотреть — не притаились ли где. Вернулись ребята, принесли ручные гранаты, оставленные кем-то на снегу. Думаю, что были гости — Власовцы.

Снова стало тихо. Лес приятен своим гостеприимством. Казалось, нет никакой войны.

Повел смену караула. Подойдя к землянке соседей-пехотинцев, никого не нашли. Они ушли, как только кончился обстрел. Было им чего бояться: буквально в двух метрах от их землянки снег был смешан с землей. Мины перелетали землянку и рвались, нарушив белизну снега.

— Сохранил их Аллах, — сказали ребята. — Значит, им тоже повезло.

Дошли до часового, охранявшего мины. И здесь тоже перелет метров 15, и тоже снег, черный от разрывов. На просеке — редкие воронки, а вырубка, поросшая мелким ельником, была зеленая.

На КП дивизиона было тихо. Повар Липин встретил нас приветливо, с расспросами:

— Как, жарко у вас там было?

— Живы, — отвечали ребята.

Снова потекла сравнительно спокойная жизнь на КП. Несем караульную службу. Связисты поддерживают связь командиров батарей с огневыми позициями. Разведчики поочередно сидят на елке со стереотрубой и видят только бесконечный лес, вернее — верхушки леса.

Немцы из дзотов после обстрела ночью же ушли.

Больше всего доставалось огневикам: постреляют наши малость по огневым позициям противника (ведь назначение наших пушек — подавлять артиллерию противника) — немцы засекут их и лупят из минометов.

Есть у нас на плацдарме звукометрическая служба, она и давала цели. Вел стрельбу наш полк. Звукометристы же и корректировали нашу стрельбу.

Много ли знает солдат, что творится в водовороте войны? Что прикажут, то он и делает.

7 февраля. Командиром дивизиона был выбран наблюдательный пункт ближе к передовой. Шли по просеке, идущей параллельно железной дороге на город Ленинград. Где-то, справа — станция Спасская Полесть. Насыпь железной дороги занимали немцы, а затем — нейтральная полоса. Слева просеки березовый лес, на вырубке лесок молодой, густой, толщиной меньше жердочки, а справа, если идти к Спасской Полести, ельник и береза. На просеке стоят две полевые кухни и дымят два котла. Какая-то большая воинская часть — видимо, впервые, новички, как и мы — расположилась на глазах у немцев, дымя кухнями. Рядом с кухнями на дровнях повозка, будочка из фанеры — хозяйство старшины.

Мы прошли метров тридцать и свернули в высокий ельник. Отошли от просеки метров семьдесят, и тут, командир дивизиона и лейтенант Макаренко облюбовали елки для НП, мне приказали копать землянку в три наката бревен, а сами ушли.

Разгребли ребята снег, вырыли котлован под землянку. Напилили елок, нарезали бревен, устроили три наката — только бока обложить землей да двери прокопать. Она и была — дыра в землянку, да узкая. Но двери — то не доделали, как надо: в воздухе появились пять вражеских легких бомбардировщиков. Пошли на Спасскую Полесть, закружнули на нашу территорию. По ним реденько ударили зенитки. Самолеты пошли в пике на дымящие кухни.

Мои ребята с хохотом бросились в землянку. В проходе сперло — трое не успели заскочить, в том числе и я. Первый самолет спикировал на кухни и у самой земли сбросил бомбу. Я наблюдал разрыв, оставшись уже один в проходе. Самолет подбросило вверх — он как бы стал на-попа — ну, думаю, перевернется, торнется о землю, но он выпрямился и ушел.

Мне почему-то не захотелось в землянку. Перебежал — метрах в семи от землянки была воронка от снаряда. Удобно устроившись, стал наблюдать, как самолеты пикируют — до самой земли, как мне кажется, как их подбрасывает при бомбометании и как они, выпрямляются и улетали прочь, как щелкают осколки о деревья. Все пять штук, сбросив по бомбе, самолеты улетели.

Вылезли по одному из землянки ребята.

— Пойдемте смотреть кухни! Будочки на дровнях не было, котлов и кухонь тоже. Только обгорелая земля да обломки железа и дерева от дровней.

Земля дымилась.

Ребята нашли несколько пачек горохового пюре — и то, обожженные взрывом. Подержал я их в руках — бросил.

Вернулись к землянке, сидим на комьях земли, судачим. Плотников, которому, как и мне, никогда не хватало одной порции супа, говорит:

— Сколько народу оставили голодными! Фашисты!

Вскоре подошел лейтенант Макаренко, сообщил, что землянка не нужна: НП отменяется. Пошли на старый КП.

 

Переменили КП: перешли ближе к дороге на Спасскую Полесть. Недалеко на просеке вырыли землянки: для штаба в три наката, а себе в два наката.

Выдали нам противотанковые и ручные гранаты. Помкомвзвода Марковский учит нас, как пользоваться боевым противотанковым оружием.

Попросили его бросить одну. Морковский вышел из землянки, махнул гранатой и, бросивши ее, упал в проход. Крепкий взрыв. Из штабной землянки выскочил адъютант, командир дивизиона:

— Кто бросал гранату?

Следом вышел начальник штаба Откидыч и дал нагоняй Морковскому:

— Немцы засекут взрыв и дадут огневой налет: не балуйтесь!

Подъехал старшина с бельем. Выдал белое стираное, а старое должен собрать и сдать Морковский. Группами по три, по тять человек идем в баню — метров 800 от КП. Баня фронтовая: на колья натянуты четыре палатки, и одна сверху прикрывает. Банщик один — Вася Комаричев. Вместо пола — хвоя. Топится подобие печки, тают снег. Норма воды на человека, один котелок. Получил водичку — не знаю, с чего начинать мыться. Вася кричит:

— Еланцев, ты там много воды не расходуй!

Приятно: помыться, а главное — освежился.

Вскоре опять пошли оборудовать землянку в лесу, по правую сторону дороги на станцию. Шли все лесом. Лес кончился — вырубка: одни пеньки. За вырубкой где-то станция. Курочкин показывает мне:

— Вон, сержант, видишь бугорок на вырубке. Это землянка. Тут был НП нашего дивизиона. Приходили сюда к ночи, днем здесь нельзя было находиться: немец засыпал минами Здесь ранило нашего командира дивизиона. Высунулся из землянки посмотреть, близко разорвалась мина — ранило в холку, отправили в госпиталь.

Нам приказано построить землянку около опушки вырубки. Начали подбирать место.

Нашли два наших самолета — сбитые и исковерканные.

Видим дымок, подошли. Три солдата-связиста огромную воронку завалили сучьями, набросали хвои, к одной стороне натянули палатки, а сбоку воронки сделали уступ, где горел огонек. Приспособились, что называется, к обстановке!

Приступили и мы к своим обязанностям. Начали валить лес — длиннейшие березы. Распилили — стали таскать.

Противник заслышал падение деревьев (увидеть он не мог: так как было уже темно), начал обстреливать опушку, откуда я не ожидал. Противно, по-кошачьи, выли мины. Возьмешь бревно, а тут недалеко мина шлепнется.

Бревен десять мы принесли, а мины все шлепаются по опушке леса. Не так страшно, как противно.

Пришел Морковский, говорит:

— Бросайте: КП отменяется. Пошли обратно.

Обходим огромную воронку авиабомбы. Остановились вокруг нее. Воронка метра три глубиной, метров семь в диаметре, больше половины залита водой, на краях кругом образовался бруствер. Земля выворочена, а не распылена, и рядом продолговатый, как обточенный, валун. Природа спрятала его, укрыв землей, а война обнаружила.

Просеку нашу не трудно найти: если идти от Селища по дороге на Спасскую Полесть, то по правую сторону дороги стоят две зенитки, а просека пересекает дорогу. По ту и по другую сторону в этом перекрестке и были и поставлены зенитки. Дальше стояли 75-миллиметровые пушки. И постоянно стреляют: зенитки по самолетам, а пушки- прямой наводкой в сторону Спасской Полести. Немец тоже отвечает- стреляет по полевым пушкам. Но чтобы снаряды рвались у зениток, я не замечал Это значит, полевые пушки принимают огонь на себя.

22 февраля. Вечером прибыл на КП старшина дивизиона, украинец, такой подхалим. Он рядовой, исполнял обязанности старшины! Просит человека привезти продукты с огневых. Огневые у этой батареи — на правом берегу Волхова в балке — немец по ним не стрелял, и самолеты противника не замечали. У них стояла машина-полуторка. Старшина просит Морковского, чтобы дали меня. Тот согласился. Пошли.

Дело было к вечеру, идти километра три-четыре. Пришли в потемках. Получили продукты, в санитарную лодочку уложили. Подошла полуторка, погрузили и поехали.

Ехали берегом Волхова. В Селищах — переправа. Нас остановили, проверили пропуск. Поехали дальше, заехали в лес.

Тут немец проявил большую активность: заработали его пушки, минометы по всему лесу на плацдарме. Плацдарм к этому времени был расширен: как говорило начальство, в глубину местами на 7 километров и в ширину по берегу Волхова — до 15 километров. Недалеко от нас разорвался снаряд. Шофер стал:

— Дальше не поеду.

Высадились. Немец лупит по всему лесу нещадно. Вот, слышим, зарявкали наши пушки (их слышно по голосу) — да так дружно! Сразу стало веселее. Противник замолк.

— Вот фашист! — говорит старшина.- Хотел испортить нам день Красной Армии.

7 марта вышли по просеке под деревню Овинец. Шли, как всегда пешком. Тащим на санках, сколоченных из лыж разный скарб. Насбиралось — всем досталось, что тащить. Просека повернула влево.

Только мы зашли за поворот — слышим: пулеметная стрельба. Два истребителя противника обстреляли автомашину нашего полка. Вреда не причинили, а нас не заметили из-за поворота просеки.

Самолеты настигли нас при подходе к КП, летали низко над лесом.

Все бросились с просеки врассыпную. Я отбежал, смотрю: воронка неглубокая. Упал в нее. Нога поскользнулась, и я очутился на спине, ноги кверху. Кричу:

— Лежачего баран не будёт!

Ребята смеются.

Наконец, пришли под Овинец. Деревня за речкой в ней немцы. Нейтральная полоса — речка. Возле речки, по обе стороны еловый лес. Перед нашими землянками — поляна. Наши землянки в лесу, на опушке перед поляной.

Землянку для штаба оборудовали ночью. Реденько свистят пули. Передний край от нас в пятистах метрах, пехоты впереди нет. Наши огневые тоже сменили позиции и теперь сзади, километра за три-четыре в том же лесу. Рядом с нашими огневыми — огневые 8-го гвардейского артиллерийского полка (матчасть — тоже 152 -миллиметровые).

Кухня наша находится на огневых. Обед, как подходит время, нам привозят два раза в день на просеку, метров за восемьсот от наших землянок. Идем по одному, по два человека с дистанцией метров 15-16. Снег был глубокий, и по просеке была прогребена дорожка (проходила автомашина).

Сначала ходили спокойно с котелками: в одном суп, в другом — каша.

Но однажды пошли за обедом — нас на просеке обстреляли из пулемета, и это стало повторяться каждый день.

20 марта. Противник обнаглел: поднял стрельбу из пулеметов и автоматов. Боясь атаки немцев, нам скомандовали:

— В ружье!

Надели вещмешки на случай отхода. Лейтенант Макаренко сам командовал ребятами:

— Ты ложись здесь, ты вон там!

Мне досталось место перед землянками. Я сбросил с плеч вещмешок, залег.

Немцы постреляли с полчаса и ушли. Мы не стреляли.

Вблизи наших землянок была еще одна землянка, у которой день и ночь стоял часовой. Ход в землянку был, как в погребную яму. Закроются сверху плащ-палаткой и топят печку — у них тепло. Солдат было немного, и средний командир с ними.

По ночам мы несли охрану на просеке по одному часу, и один человек стоит у землянки. Дорожка прогребена до наших землянок, а дальше просека исчезает. Прекращается и чищеная дорожка на передовую. До нее еще метров двести.

25 марта. Противник проявил активность. Сильная стрельба из пехотного оружия — хоть голову из землянок не высовывай. Передовая обстреляна минометным огнем.

Ранен Мокрушников пулей в ногу. Днем его отправили в госпиталь.

Открывать артиллерийский огонь в случае нападения фашистов наше начальство боялось, чтобы немцы не засекли наши огневые. Но на этот раз были подготовлены данные — на критический случай.

Соседи наши, 8-й гвардейский, — те много стреляли, почти каждый день. Стреляли они не с основных огневых позиций, а сложных. Вытянут одно орудие вперед метров на 300-400 и палят. Ну, немцы засекают и из минометов засыпают площадь минами. Гвардейцы постреляют — и орудие на передки. Оттянут орудие, и выходит, что немец лупит по пустому месту.

Дали мне секретный пакет из штаба дивизиона отнести на огневые. Пошли мы с товарищем двое днем. Как-то приятно было идти. В лесу пахло хвоей, на просеках тепло. До огневой протоптана дорога: возят нам кухню.

На огневых передал пакет командованию. Поговорили с огневиками. Они спрашивают, как нам живется. Рассказали, что они на этой огневой живут спокойно, немец их сильно не беспокоит.

Пошли домой. Перед огневыми 8-го гвардейского поляна, снег на ней черный. Это немцы палили по ложным позициям гвардейцев.

27 марта. Получил первое на фронте письмо из дома. Рад был бесконечно.

Лейтенант Макаренко заболел: открылись раны и его отправили в госпиталь. Нам в 3-й дивизион послали нового начальника разведки, из пехоты, по фамилии Смирнов. Молодой парень, лет 25. Жил он в нашей же землянке: в штабную его почему-то не приняли. Сделали ему нары в углу, и они с Марковским лежат день и ночь.

Как-то днем Смирнов шарашился со своим наганом и — нечаянно выстрелил! Хорошо, что пуля легла между ног — все обошлось благополучно.

Красноармеец моего отделения Тучков обморозил ноги во время погрузки матчасти в Шолье. Пальцы его почернели. Не помогли и валенки. На пост его не назначали, сидел он все время у печки. Тучков стал реветь и проситься в госпиталь. Его все не отпускали, но потом видят, что он не вояка — отправили в госпиталь.

Жизнь наша — как на фронте. Пули свистят каждый день, а особенно по ночам. Елочки-молодняк, толщиной в грабловище, до того расщепаны пулями, что валятся, как былинки. И вот, глядя на отверстия в стволах, заметил: пуля пробила стволик тоненькой елочки, высунула нос и на половине застряла: обессилела.

1 апреля. На посту, на просеке находился красноармеец Каргашин. Раз, ему по каске ударило пуля, аж в голове у него зазвенело! На каске, немного сбоку, обнаружили вмятину.

Самым недисциплинированным красноармейцем проявил себя удмурт по фамилии Баленок. Стоял он на просеке ночью. Сменили его, на посту остался Лобанов.

-Еланцев,- говорит Баленок, — хочешь, я тебя застрелю сейчас. Мне ничего не будет, разве отошлют в штрафную, а там тоже люди.

Затрясло меня от злобы, стараюсь говорить спокойно:

-А ты убей немца — в штрафную не пойдешь, и одним фрицем меньше будет.

Пришли мы в землянку — ну, я об угрозе Баленка не сказал.

Днем на просеке часовым стоял Лобанов. Было приказано задерживать всех проходящих и проверять документы. Лобанов задержал красноармейца, идущего близ землянки. Крикнул ребятам, те крикнули мне в землянку:

— Еланцев, на выход: кого-то часовой задержал.

Выскочил я с винтовкой из землянки, похожу к задержанному. Солдат был в вязаном шерстяном шлеме, в шапке-ушанке и в каске. Спрашиваю, какой части. Он ответил. Я потребовал красноармейскую книжку — спрашиваю:

— Какой губернии?

— Костромской, — был ответ.

Я сорвал с него шапку. Заболтались длинные рыжие волосы. Я уже кричу:

— Фриц! Стой! Руки вверх! А ты, Лобанов, если он пошевелится, штыком его.

Обыскал его — нет ли оружия.

— Говори: «Воронеж».

-Воронеж, — язвительно ответил он, и показалось мне: зубы его зацокали. Отпустил его: — Иди.

Пошел он в конец просеки и свернул в лес, в сторону противника.

«Кажется, я немца проворонил», — подумал я.

9 апреля. Под лесопунктом. Снова меняем КП дивизиона. Меняются и огневые. Огневики расположились в лесу по левую сторону дороги на станцию Спасская Полесть. В лесу был ложок — без помоин и обозначен на карте. КП дивизиона и НП 3-й батареи расположились в березовом высоком густом лесу.

Я не сказал, как мы перебрались сюда. А перебрались километров пять пешком, скарб тащили на санках. Навесили на себя груза, как ишаки, да еще палкой помогаем санки толкать. Лейтенант Смирнов дает мне свою полевую сумку:

— На, неси.

— Я и так, как ишак загружен! — говорю я. Он за пистолет.

— Я тебя сейчас пристрелю! Это тебе приказ!

Взял сумку, тащу, а Смирнов и Морковский идут порожние.

Кое-как добрались до места. Сразу же стали рыть землянку для штаба. За просекой ельник — высокий и не густой. Там расположились НП еще одной из батарей и нашего же полка.

С первых же дней солдат, что были в ельнике, стали обстреливать автоматчики с деревьев. «Кукушки» стали их выслеживать. Сняли двух.

Где-то справа приходили «Катюши»: дадут залп и уходят, а немец по тому месту лупит минами. Тут же, в лесу, стояла зенитка. Несмело ударит по наплывавшему самолету и молчит. Как нам казалось, боялись стрелять наши зенитчики.

Начал таять снег, пошли ручьи — ноги все время мокрые.

Стало известно, что здесь под Лесопунктом, намечается удар по немцам с целью пробить брешь и соединиться со 2-й ударной армией, которая была в окружении.

15 апреля. Начальника разведки лейтенанта Смирнова послали в разведку в деревню Лесопункт. Взял он разведчиков несколько человек, в том числе Морковского и Каргашина со снайперской винтовкой.

— Пошли — сразу же попали под пулеметный обстрел. Добрались до деревни — уже появились раненые. Ранен был и лейтенант Смирнов.В деревне их обстреляли немцы из автоматической пушки малого калибра. И автоматчики со всех сторон и с тыла. Каргашин подполз к сожженному дому (стояла только печь), стал высматривать, откуда бил по ним автоматчик. В оптический прицел разыскал его на елке. Прицелился, выстрелил, и автоматчик, как сноп слетел вниз. Вышли, больше потерь не имели.

Смирнова отправили в госпиталь.

Ранен командир дивизиона его адъютантом. В землянке Вася Комаричев возился с немецким автоматом, командир дивизиона стал выходить из землянки и Вася влепил заряд ему в пятку, разбил суставы, тот сильно стонал. Просили машину, но так и не добились, увезли солдаты нашего доброго комдива в госпиталь на санках.

Вечером поужинали, поставил часовых к землянке штаба дивизиона. Поставили в пирамиду винтовку. Пирамидка стояла меж березками у выхода из землянки: в землянке было сыро, и оружие быстро ржавело. Постоянно дневальный отчерпывал воду и ведром выносил за землянку.

Баленок еще днем напился пьяный. Я его я поставил у землянки. Прошло два часа, я сменил караул у штаба, а Баленку сказал:

— За пьянку будешь стоять еще два часа.

Сменный часовой зашел в землянку. Поставил и я свою винтовку в пирамидку и собрался зайти в землянку. Баленок говорит:

— Ты вправду, Еланцев, оставляешь меня еще на два часа?

Стоя к Баленку спиной, я ответил:

— Будешь стоять.

Слышу, он загнал патрон в патронник — на звук я успел повернуться влево, вполоборота — и почувствовал, что меня скребнуло по шубе возле поясницы.

А было вот что. Баленок хотел ударить меня в поясницу штыком, но промахнулся, воткнувшись в снег. Тут прижал я его, хотел вырвать винтовку, да не смог. Ударил он меня головой в бороду, но не очень больно, крикнул ребят:

— Помогите обезоружить!

Вскочили два человека, не помню кто, отобрали у него винтовку, затолкнули в землянку, а я сказал ребятам, чтобы не отпускали его из землянки. Немного успокоившись, я пошел, доложил дежурному по гарнизону, он же и судья.

— Ну и ЧП — сказал он. Тут же послал двоих солдат с винтовками и приказал арестовать Баленка и отвести его на просеку, где всегда двое солдат дежурили у ручного пулемета. Так он и топтался на просеке до утра.

Утром меня вызвал к себе дежурный по гарнизону. Это был командир 8-й батареи и спросил меня:

— Что, товарищ Еланцев, в суд будете подавать или как?

Я сказал, что идет война и не до судов — прошу командование убрать Баленка, перевести его в другую часть или хотя бы подразделение, чтобы он не мог больше посягнуть на мою жизнь.

Так и сделали: Его перевели куда-то в разведку. Потом были слухи, что он заболел цингой: притянуло ноги к заду, и его комиссовали домой.

Командиром дивизиона назначили Гунько — украинца лет тридцати, крутого нрава и любящего пошуметь.

19 апреля. Немец бомбит намечаемый проход ко 2-й ударной армии. Как воробьи летят осколки к нашим землянкам.

Наступления не последовало.

23 апреля. Оставили Лесопункт. Снег уже почти растаял, только местами были белые островки — шли водой по колено, тыкали палкой, нащупывая воронки от снарядов. Особенно страшны были воронки от авиабомб: в нее можно с головой окунуться.

Шли долго, Вода со всплывшими обломками сучьев двигалась тихо, все казалось завороженным, как в другом волшебном мире. Шагали солдаты, нагруженные скарбом, как ишаки. Поглядывали в сторону немцев. Иногда, в просветах леса, видна была насыпь железнодорожного полотна. Там были немцы.

Шли, кажется, бесконечно долго. Наконец, суша — поперечная просека. Ну, теперь близко. Подошли к вырубке. Длинная и широкая, метров двести шириной, она тянулась к Лесопункту. Когда пролетала «рама» или корректировщик — «костыль», как его называли красноармейцы — то казалось, что самолет летит в конце вырубки.

Кухня расположилась за вырубкой под большими и густыми елями, вдавшимися в вырубку. Накормили нас неплохо, по тому времени. Вырыли землянку для штаба, три наката. Рыть пришлось с полметра: дальше пошла вода. Рубили срубик, на него еще срубик, побольше на один метр, а в середину набросали березовых чурок и земли. Земля была еще мерзлая. На углу землянки был гнилой пенек, сшибли его ребята, а в нем муравьи — красные лесные. Ну, и набросали в стену земли вместе с муравьями.

Закончили это сооружение — стали рубить срубик для себя, метрах в тридцати от штабной землянки.

Был с нами парикмахер Голованов. Пришел он рядовым, а за острую бритву присвоили ему сержанта, так как он ходил в штаб полка, брил там начальство, и в батареи, если его пошлют. Все мы с ребятами носили бревна, а Голованов ходил «поднукивал» нас. Ребята Курочкин и Бабкин говорят мне:

— Че ты смотришь, Еланцев, на Голованова? Сам носишь бревна, а он ходит руки в брюки!

Это мне говорили Курочкин и Бабкин. Оба в на гражданке были председателями колхозов, оба коммунисты и помогали мне в трудную минуту.

-Давайте, — говорю я, — поговорим с ним. Скажем Голованову все, да покрепче. Ведь он сержант, и я сержант — приказать ему не имею права.

Так и сделали: поговорили с ним, да с крепким русским словцом! Стал наш Голованов помогать носить бревна. Только, если я беру бревно под комель, он всегда под вершину. Бревна были тяжелые, и брать их было не легко — несли бревно человек шесть-восемь.

Здесь зажили как-то по-новому. Стало сухо. Свою избушку, срубленную из осиновых бревен, топили все время: у нас появилась железная печка. Спали на низеньких нарах, на лапках ельника, прикрытых плащ-палаткой. Спали в одежде, в сапогах.

Устроились — на другой день, утром из штабной землянки кричит телефонист:

— Эй, Еланцев, давай посыльного в штаб полка!

Послал Максимова: он знал дорогу. Штаб был в деревне Коломна.

Днем мы дооборудовали свою землянку: впервые за все время соорудили стол для чистки оружия. Часть людей работали на кухне. За день ребята устали здорово.

Вечером с меня просят опять посыльного в штаб. Кого послать? Дорога, известно, местами вода по колено. У ребят у всех ботинки — только один Максимов был в сапогах. Снова назначил идти Максимова. Он вступил в пререкания. Я повторил приказание Максимову, Он сказал:

— Я пойду, только доложу комиссару полка, что ты издеваешься над коммунистами.

В гражданке Максимов был заведующим областной конторой по заготовке утильсырья. Так звали его ребята. У него у одного в нашей землянке были карманные часы, и его часто будили, когда он спал: спрашивали время. Еще он был портной и шил начальству кителя — или штаны починит. Уйдет он от нас по вызову и живет где-то дня три-четыре.

Придя в штаб, Максимов, как он сам рассказывал, доложил о моем приказе комиссару полка Афонину (нарушив субординацию).

Самолеты противника каждый день (казалось, беспрепятственно) бомбили наш плацдарм. Но нас в лесу не беспокоили.

Подошла пехотная часть, в ста метрах от нас настроили шалашей, задымили, ночевали в шалашах.

На следующий день ребята пошли к пехотинцам: нет ли земляков. Нашли многих из Курганской области.

Немцы заметили, что лес очень задымил — открыли минометный огонь.

Когда он прекратился, я решил тоже сходить поискать земляков, Сказал Морковскому, что отлучусь. Пошел — и никого не нашел.

После обстрела пехотинцы ушли. Шалаши опустели. В одном я обнаружил: лежит солдат у огневища, шапка обгорела, шинель тоже местами прогорела, карманы гимнастерки вывернуты. Истощал солдат, ослабел и умер.

Пошел дальше — в третьем шалаше опять солдат в таком же виде: немного набочок лежит. Я обмер, до боли знакомо было лицо солдата. Рыжая борода покрывала его запалые исхудалые щеки, глаза полуоткрыты, зубы немного оскалены. Я повернул солдата на спину… Да это же мой деревенский сосед Махнин Иван Андреевич!

Карманы гимнастерки были вывернуты: видимо, товарищи взяли его красноармейскую книжку.

Снова начался обстрел. Выскочил я из шалаша, заметил его ветками у входа, и убежал из-под обстрела.

Через полчаса после того, как обстрел прекратился, выбрал я время, пошел с намерением похоронить Ивана Андреевича. Проходя по шалашам, не обнаружил трупов: видимо их товарищи похоронили.

Шло время. Принесли нам ручной пулемет и ПТР и патронов к ним.

2 мая. Немцы по-прежнему бомбят в округе. Их самолеты низко летают, группами и в одиночку. Спикирует двухмоторный самолет, вытряхнет серию бомб и безнаказанно уходит. Когда бомбят самолеты, немцы, да и наши не стреляют.

-Наверное, те и другие как в театре находятся, — шутили ребята. — Только с разными ощущениями.

Вот летит двухмоторный фашистский самолет, вправо от нас: видимо, высматривает жертву на дороге. Я схватил ПТР, зарядил, положил ружье на наш срубик, успел сделать три выстрела — заругался в срубике Марковский и особенно Голованов, наш храбрый парикмахер. Кричит:

— На передовую его надо послать!

В следующий раз по самолету у нас стрелял кто-то из пулемета.

Наблюдательный пункт 9-й батареи был у просеки метров на 600 ближе к передовой. Немцы заметили НП и обстреливали бризантными снарядами — сгоняли разведчиков с елки.

25 мая. Затишье. Нет самолетов противника. Отдыхают уши солдатские от истошного завывания фашистских сирен.

Замполит одного из дивизионов с несколькими солдатами пришли к нашему срубику, принесли гостинцы.

-Пряники! — обрадовано крикнул я. Замполит взъелся на меня — я и не рад стал, что крикнул.

Этот подарок нам сделали шефы. Замполит поручил разделить пряники. Разложили кучками по количеству человек и испытанным фронтовым способом розданы. Каждый получил не менее килограмма.

27 мая. Пришли замполит и сержант Шунайлов. Замполит приказал Марковскому собрать всех, кто был свободен, красноармейцев и устроили товарищеский суд.

— Обвиняемый — Еланцев Григорий Петрович, — так объявил замполит.

— Товарищ Еланцев обвиняется за грубое отношение к красноармейцу, ругается матом и злоупотребляет служебным положением, не соблюдая очередности, посылая в наряд. Кто, товарищи, будет говорить?

Выступил Максимов:

— Товарищи, меня Еланцев утром послал в штаб посыльным, а вечером снова приказал идти посыльным. Я отказался, сказал, что плохая дорога, что порой приходится идти с палкой, чтобы не попасть в воронку. Еланцев приказал повторить приказание и выполнять. Я так и сделал и доложил комиссару (он не сказал, какому комиссару!). Комиссар приказал разобраться в этом деле.

Затем выступил Бутурин Петр Андреевич:

— На меня товарищ Еланцев еще с гражданки сердит. Был я продавцом в нашей древне Галишовой. Товарищ Еланцев просил отпустить ему ситцу — я ему не дал. Вот и сейчас он мне мстит.

Затем выступил Шунайлов:

— Ну, так что, товарищи? Товарищ Еланцев во всем сознался, я предлагаю просить командование разжаловать товарища Еланцева в рядовые.

Дали мне слово. Я не знал о чем говорить.

— Максимова мне некем было заменить, сказал я, — У меня оставался один Анненков, но он в ботинках. А товарищ Бутурин говорит так, потому что он сержант-кавалерист, а служит в артиллерии, и чтобы излить на ком-то злобу, он излил ее на мне.

Так я отстранен был и разжалован в рядовые.

На другой день Марковских посылает меня часовым к землянке штаба дивизиона. Стою с винтовкой. Вышел начальник штаба старший лейтенант Откидыч.

— Неправильно с тобой поступили, товарищ Еланцев!

Я ответил, что мне так будет лучше: я буду выполнять, что мне прикажут, и никто на мне не будет срывать злобу.

На том КП, под Лесопунктом, хватил меня Баленок, а здесь вот Максимов.

— Можешь подавать на обжалование выше.

Я отказался.

Снова оживление авиации обеих сторон. Сильная ружейная перестрелка не затихала ни днем, ни ночью. Напоминала стрельба трескотню саранчи.

Утром постреляли наши, одна батарея. Немцы ответили снарядами по нашим огневым. Я погодился около землянки штаба, вышел Откидыч

-По нашему хозяйству бьет немец, товарищ Еланцев. Сейчас передали по телефону.

Снаряды летели один за другим, противно завывали. Только один разорвется — другой уж летит, воет.

Кончился обстрел, доложили, что разбит один передок орудия, люди не пострадали. Вскоре я был на огневых и видел разбитый передок

— Страшно! — говорил Ушаков. — Счастье, что землянки были в стороне от пушек.

В Коломне была оборудована баня и по расписанию дошла очередь до нас. Пришли часов в десять дня. Баня была оборудована в подвальном помещении, верх был разрушен. Натоплена баня жарко, помылись хорошо. Сидим, поджидаем остальных, пока вымоются. Немецкие самолеты за лесом бомбят, Говорят, вторую ударную. Спикирует немец с включенной сиреной, бросит тяжелую бомбу — три разрыва, кругами идут волны, как от брошенного в воду камня. Влажный после дождей воздух колеблется, как вода.

Вторая ударная армия под командованием генерала Власова была заведена в свой злополучный мешок. Был прорван фронт немцев шириной в 6 км. Немцы запустили в этот прорыв целую армию.

Выйдя на оперативный простор, Вторая ударная прошла километров восемьдесят, три километра не дошла до Ленинградского фронта.

Немцы сузили прорыв, и участок прохода простреливался с обеих сторон ружейно-пулеметным огнем. Иногда проход совсем закрывался. Тогда наша артиллерия и самолеты снова расширяли проход, выбивая все живое.

Немцы, в свою очередь, старались сжать проход, и каждый день бомбили и обстреливали.

Солдаты, вышедшие из окружения, рассказывали, что немцы действовали очень активно, кричали: «Русь, сдавайтесь».

Нашему дивизиону было приказано помочь окруженным. Матчасть перевозили на тракторах ночью, а мы утром 2 июня 1942 года покинули землянки и пошли пешком. Прошли метров 300 по дорожке — встретили человек десять пехотинцев. Немцы начали обстрел из тех 105-миллиметровых орудий. Снаряды ложились поперек дороги. Огонь велся с плотностью примерно через одну минуту снаряд. Вел нас командир 9 батареи. Людей было человек 15.

-За мной! Дистанция 15 метров, бегом! Побежали!

Разорвался снаряд метрах в двадцати от дороги, второй — ближе, ранило пехотинца в ногу, кровь прямо струйкой журчит. Подбежали его товарищи, перевязывают.

Подошла моя очередь, бежать. Я соображаю, что следующий снаряд упадет на дорожке, и скоро. Задерживаюсь — комбат кричит:

— Бегом, а то застрелю!

Побежал — слышу выстрел! Думаю, добегу до булыжника. Не дотянуть! Упал, не добежав метра два — снаряд разорвался по ту сторону камня, валун отразил осколки! Соскочил, как ошпаренный, оглянулся на ребят, за мной осталось три человека, махнул им рукой, крикнул, все бегом. Комбат увидел меня сквозь дым разорвавшегося снаряда, удивленно сказал:

— Живой, туды его мать! — и пошел.

Мы догнали товарищей, у нас потерь не было. Тут меня и контузило. Левым ухом и сейчас ничего не слышу.

Пушки были в лесу около узкоколейки. Батареи еще не выбрали огневые позиции. Дивизион стоял на опушке леса. Летят три штуки двухмоторных фашистских самолета. Командир дивизиона Гунько кричит:

— Не шевелись!

Все замерли. Самолеты сбросили бомбы, не долетая до нас. Пушки остались на опушке, а мы пошли по узкоколейке на КП дивизиона. Здесь паровозик, наверное, никогда не ходил. Вот и вагонетки две штуки, на которых солдаты подвозили боеприпасы. По правую сторону Волхова ходил паровозик. Дорога проложена во время войны.

Идем — опять летит самолет, опять двухмоторный. Ну, думаем, этот — наша смерть. Спикировал, сбросил бомбы, не долетая до нас.

Вот и передовая, свистят пули. Идем открытой местностью, растянувшись гуськом. Стоят наши пушки 76 мм, замаскированные тальником. Бежит красноармеец:

-Проходите скорей, не демаскируйте нас, а то опять будут пулять из минометов!

Вдали по дороге мчится автомашина. Немец сильно обстрелял дорогу, машина загорелась.

Наши вожаки взяли вправо, в лес. Здесь было навалено столько железа: бочек, изуродованных тракторов и машин! Это ложный склад. Иногда немец его бомбил. Немного в ложбине, похоже на колхозный зерносклад, стояло сооружение — склад ОВС. Вот подвозчики снарядов вскачь подъехали к складу на лошади, запряженной в телегу, бросили в телегу ящики и вскачь угнали обратно в лес: склад обстреливался из орудий противника.

Зашли в крупный ельник. Видна вырубка, вся в воронках от авиабомб и крупных снарядов. Пошли еще метров 600 — крупный ельник сменился мелким. Здесь и облюбовало наше начальство КП дивизиона.

В мелкий ельник поставили кухню, выкопали колодец, питались нормально. Опять зажили на новом месте сравнительно спокойно. Работы хватало всем

Стою, как-то, часовым у штабной землянки — идут пехотинцы с винтовками на ремне. Говорю им:

— Ребята, сюда нельзя: пускать никого не велено.

Они послушались и отошли метров на 10, закурили. Подошел к ним, спрашиваю, нет ли курганцев. Слышу в ответ:

— Я Юргамышского района, кипельский, вернее из Луговой.

Назвал имя, фамилию, отчество. Попросил меня:

-Если останешься живой, скажи моей семье, что я ушел на верную смерть.

Сейчас я забыл, как звать его, только помню, что худощавый, высокий черный, лицо длинное.

Днем вот так подходили наши солдаты. Ночью занимали оборону, и мало кто оставался в живых.

5 июня. Посылают меня делегатом связи в штаб армии артиллерии. Откидыч говорит, что должен пойти средний командир, а у нас нет средних командиров, поэтому посылают меня, т.к. я сержант.

Гунько говорит:

— Передай в штаб армии, что на переднем крае летает корректировщик противника.

У меня вырвалось:

— Да что за новость: он и не уходил весь день!

Гунько рявкнул:

— Это тебе приказ! Не передашь — головой отвечаешь!

Откидыч только рассказал мне, как найти штаб армии и я пошел. Получил у старшины сухой паек на пять дней.

Авиация противника здесь активно действовала каждый день. Впечатлений было много. Быстро нашел в лесу штаб армии. Думал, что будет что-то большое, где будет много людей, а нашел два срубика, как наши. И шалаши под елками.

Думаю:

— Надо кому-то доложить, что я прибыл.

У срубиков нет часовых. Заглянул в один, увидел человека в кожаной тужурке, в фуражке и ничего военного он из себя не представлял. Говорю:

— Прибыл делегатом связи. Кому доложить?

— Докладывай.

-Делегат связи от 3-го дивизиона 367-го артиллерийского полка.

— Почему не средний командир?

Отвечаю:

— Средних командиров нет: только комдив и начальник штаба. Приказано доложить, что по переднему краю летает корректировщик противника.

Как я и ожидал, человек засмеялся, сказал:

— Летают целый день и бомбардировщики! Какой области, солдат?

— Челябинской.

-Гражданская специальность?

-Колхозный агроном, — отвечаю я

— А что это такое: агрономия?

— Планирование и получение высоких урожаев. — В свою очередь спрашиваю: — А Вы откуда?

— Я из Москвы, работал на заводе, а теперь вот видите, куда загнали!

Двери были открыты, Сквозь редкий и толстый ельник была видна вырубка. По вырубке ложились тяжелые снаряды.

— Как он по нашему лесу не бьет? Почти каждый день лупит, уши режет от разрывов. Удалось немцу на этой вырубке накрошить мяса! Какая-то конная часть сосредоточилась в этом месте, и очень много погибло и лошадей, и людей.

Поговорили. Он мне сказал:

— Все посыльные находятся в шалаше под елками — идите туда. От шалаша была протоптана дорожка, видимо, нашим братом, посыльными.

Жизнь в шалаше началась своеобразно. Прекратился обстрел вырубки. Нервы напряжены до предела, ведь осколки падали вокруг нас, шлепаясь о сырую землю. К вечеру пришел еще один посыльный из какого-то артполка, стало веселее. Спим в шалаше. На следующий день часов в десять опять стреляют на вырубке. Тяжелые снаряды рвутся со страшным треском, Режет уши. Шлепаются осколки. Укрыться негде. Хожу по дорожке взад и вперед, маленькими шагами. Вот шагнул правой ногой и в полушаге что-то, как воробей, со свистом пролетело возле виска и ударилось в землю, зашипело. Вот она моя смерть: просчиталась немного. Сделай я полный шаг к моменту падения осколка — остался бы без ноги, а то и голову бы разорвало.

Сегодня орудие стреляло часа два, не больше.

Под вечер, когда солнце село, за лесом, смотрим, летит «ястребок» — низко и недалеко от нас, над передовой, — и горит. Сзади летит «Мессершмитт», фашистский истребитель, и строчит по горящему из пулемета. Так и скрылись в сторону Волхова. Позднее мы узнали, что горящий самолет упал в Волхов.

Впечатлений за день так много, что не знаю, о чем писать в дневнике.

Воздушный бой возник быстро. Два истребителя фашистов навстречу — сбоку и перпендикулярно. Один немец пролетел, по второму наш «ястребок» дал очередь из пулемета. Фашист как-то взыграл крыльями и камнем пролетел вниз. Подлетая к земле, выправился, бешено взревев мотором, и ушел низом. Мы с другом рты разинули: такого маневра мы оба не видывали!

Особенно было противно слушать, да и смотреть, когда налетали «Хойнкели». Одномоторный самолет, пикирующий бомбардировщик. Летает всегда низко, пикирует с включенной сиреной. Их никогда мы не видели подбитыми, а бомбили они точно. Не летали, а как гуси, плыли, вызывая отвращение у красноармейцев. Эти самолеты называли «музыкантами».

На этот раз было пять «музыкантов» и два двухмоторных фашиста. «Музыканты» отбомбили, улетели, а один двухмоторный самолет подбили наши зенитки. Самолет пошел на снижение. Выпрыгнули и повисли на парашютах четыре фашиста. Самолет плавно ушел на территорию врага. По парашютистам первыми ударили немецкие зенитки, затем наши из пехотного оружия. Парашюты медленно двигались на нашу территорию. Выбежали, с винтовками, и мы с другом. Бежим и стреляем, бежим и стреляем. Лес ожил: до этого никого не было видно, а тут кругом народ.

Я чуть в азарте не набежал на генерала. Он даже пригнулся, как я выстрелил у него над головой из винтовки. Подбежал адъютант, кричит:

— Товарищ генерал!

Генерал распрямился.

— Да, бывает, — молвил он. Я остолбенел, стою. Надо было отойти, дать ему дорогу — испугавшись, я даже не извинился. Генерал обошел меня, как чурку, улыбаясь, ушел в срубик.

Вскоре все четыре парашютиста были доставлены в штаб. Двоих привели под конвоем, а двоих привезли на лошади, на повозке. Парашютисты были ранены осколками фашистских зениток, пулевых ран не оказалось. Выходит, мы с другом промахнулись, зря портили патроны.

16 июня. В штаб Армии привели выходцев из окружения. Люди до крайности ослабли, исхудали, мокрые, едва держатся на ногах. Рассказывали о трудностях в окружении и том, как ползали по простреливаемому проходу. И все же, люди улыбались, были рады, что находятся между своих. Всех выходцев направили в санбат.

25 июня. Иногда видны были два красноармейца с телефонным аппаратом и рацией. За день они часто переходили с места на место, передвигаясь метров на пятьдесят в ту или другую сторону. Сейчас они подошли к нам так близко, что я не утерпел, подошел к ним. Слышу, как разрывные пули шлеп, шлеп в сырую почву — и лопаются.

— Туды его мать! — заматерился радист, — Замаял сегодня: раз десять меняли место работы. Засек нашу рацию и лупит. Вот и бегаем по лесу. Пушка маленькая пневматическая у фрица есть — бьет больно уж точно.

Вырыл я себе окопчик, настлал хвои, отдыхаю, Отдых, конечно, не то слово. Вот налетел самолет, спикировал над лесом и сбросил две бомбы на наш КП дивизиона, повредило колодец одной бомбой, другая никого не задела, но поломала молодой ельник.

По утрам ежедневно бомбят «музыканты».

27 июня. Перешли в деревянный срубик, где я встретил человека в кожанке. Живем втроем. Отдал солдату махорку: у него не было табаку, а я табак получал, но не курил. Взял, подостлал фуфайку, отданную им за табак — тут она потом и осталась.

В этот день «музыкантов» было десять штук. Били наши зенитка по ним, но они были, как заговорены.

1 июля. Вернулся из штаба армии в свой дивизион управления. Близко кухня и я почувствовал себя дома, а не оторванным одиночкой.

Начальство беспокоится, впереди, около прохода в «мешок» второй ударной армии нет нашей пехоты. Выходящие из мешка люди сообщили, что «мешок» разрезан по частям и войска или истребляются или берутся в плен.

Днем собирают нас человек по десять и под командой помкомзвода Марковского отправляют на передовую, в нейтральную линию злополучного мешка. Сначала было страшновато, когда пошли первый раз.

Здесь был когда-то прекрасный ельник. Высокие ели поднимались ввысь, сейчас остались одни обломанные, расщепленные снарядами, минами и авиабомбами, обломки. Редкое дерево осталось на корню — и то стояло без сучьев.

В нашу сторону была вырубка, вся изрытая воронками, в воронках была желтая вода. Над водой, в некоторых воронках был настлан бревенчатый пол, где ставились зенитные пулеметы. Трупы убитых, на половину заваленных, солдат испускали приторный запах. Где-то к Волхову шли бои, а здесь было тихо и мы спокойно обследовали местность.

Вот откуда начиналась гибель второй ударной армии, прошедшей «мешком «80 километров и недошедшей трех километров до Ленинградского фронта большинство людей сложило головы. Вот почему значащийся на карте местный бор солдатами назван Мясным бором.

На правом берегу Волхова у Грузино остался немецкий плацдарм. В поселке, частично занятом нашими войсками, в основном, находились немцы. Парк и часть берега тоже занимали немцы. Этот плацдарм и решило командование фронта ликвидировать.

5 июля. Двигаемся под Грузино. Сначала пешком, а затем нас нагнали автомашины. 8-го гвардейского полка и охотно нам помогли:, погрузили снаряды, посадили в кузов людей, делились впечатлениями.

Подъезжая под Некшино, машины догнали трактора, везущие матчасть. День был жаркий, безветренный. Колонна подняла облако пыли на песчаной дороге, смотришь и неба не видно. Загудел над головами самолет. Где-то с треском рванула бомба и снова пыль, да шум машин.

Вот и Некшино. Узнаю, где были зимой, идя на фронт. Огневые выбраны в лесу.

8 июля. Ночью идем на передовую. Марковских, побывавший там, где будет КП дивизиона, ведет нас осторожно, говорим шепотом. Особенно волновался наш храбрый парикмахер. Беспрестанно тараторя, он то и дело одергивал тех, кто скажет вслух хоть одно слово. Как на грех, наш вожак Марковских заблудился. Пошли трое вперед. Сидим. Курильщикам хочется закурить — ни у кого нет спичек. Какая-то злоба табачная излилась на парикмахера. Он замолчал.

Пришли Марковских и ребята. КП было близко. Пересекли прямую, как стрела, дорогу на Некшино. Рассветало, исчезли ночные страхи.

9 июля. Роем землянки для штаба и себе в два-три наката.

10 июля. Оборудовали наблюдательный пункт (НП). На карте была обозначена железная дорога, подходящая к Волхову, фактически ее не было, только выемка на перевале указывала, где будет дорога. Здесь, на макушке перевала у края начальство выбрало НП. Отсюда просматривалась: часть поселка и парк.

Два дня стреляла наша дальнобойная артиллерия по парку. Огромные взрывы высоко выбрасывали землю с черным дымом. Сильные дожди каждый день. Вода пошла как в водополье. Лето красное. После дождя выгладывало солнце, и было жарко. Прекрасный урожай сулила рожь, цвели луга. Воздух напоен ароматом цветов. На редкость, замечательная тимофеевка с клевером. Не утерпел я, спустился с перевала, пошел клевером. Травостой был до пояса. Так и хочется идти все дальше и дальше. Поселок метров 400 от меня, никто по мне не стреляет, только рвутся в парке снаряды. Дошел до места, где поле было изрыто свежими воронками. Опомнился, повернул обратно.

Под вечер вызывают меня в штаб дивизиона. Откидыч дает пакет:

— Пойдешь в штаб дивизиона с пакетом. Никому в руки пакета не давай. Ни с кем не разговаривай. Придешь в штаб дивизиона, отдашь дежурному, принесешь расписку.

Пошел. Идти километра три по дороге, выложенной булыжником. Только вышел из леса — смотрю: едет всадник на лошади. Лошадка худенькая, плетется с опущенной головой. Это наш комиссар дивизиона!

— А, товарищ Еланцев! Веди меня сейчас же в штаб дивизиона. Я еду, как Иисус Христос на осле.

Показал ему елки, под которыми были землянки, он поехал туда. Пошел и я дальше своей дорогой.

Штаб дивизиона я нашел быстро. Справа от дороги стоял шлагбаум и двое часовых. Показал пропуск, меня пропустили. Нашел штабную землянку, под расписку отдал пакет.

12 июля. По дороге от Некшино наши танки Т-34. Стоя на опушке леса, я насчитал их одиннадцать штук. Шли они быстро — искры летели из-под гусениц. Подходили к исходным позициям. В этой группе, в одном из экипажей танков, был наш скоблинский мужик, бывший тракторист ЧТЗ Дубровин Иван Осипович.

Ночью началось наступление. Отбили у немцев три дзота, потеряли три танка и часть людей. Плацдарм немцев на правом берегуВолхова так и остался

Еще вечером, часов в семь, комиссар дивизиона взял меня сопровождающим куда-то в другую часть. Пошли опушкой леса. Летят три «Мессершмитта»: крутятся кругами, ныряют к земле. Комиссар говорит:

— Наших зениток не боятся!

— Чем же кончится эта война? — спрашиваю я.

— Да, товарищ Еланцев, всяко еще может кончиться. Техники у немцев много, все модернизировано, обновлено, улучшено, и может быть, что немцы победят.

-Тогда мы будем рабы?

— Конечно, не сладко будет.

Прошли установку «Катюш», высоко поднявших свои рельсы над лесом.

— Пошли обратно, товарищ Еланцев. Все равно сейчас вечер, и в штабе части, куда мы идем, нет никого. Сходим зря, без толку.

Еще два раза пришлось побывать мне с пакетом в штабе дивизиона. Было как-то все знакомо.

Дорогой мне даже удалось поесть ягод; черники и голубики. Их было великое множество

Ребята из штаба дивизиона спрашивали:

— Часто вас обстреливает немец?

— Нет! — отвечал я.

— Нас тут — каждый день.

И вправду, воронок свежих было много.

Вскоре мы снялись с огневых и с КП дивизиона. Колонна вытянулась по дороге на Некшино. Поехали. Немец нас обстрелял бризантными снарядами, когда мы поравнялись со штабом дивизиона — выехали на гору. Командир дивизиона дал команду:

-Стой!

Колонна стала. Снаряды рвались чуть правее нас — бризантные, со страшным треском, осколками на земле поднимали пыль.

Постояли минут двадцать, поехали.

17 августа. Дивизион перешел под Званку. Огневые разместились по лесам. КП дивизиона — тоже в лесу, метрах в пятидесяти от Волхова. Здесь река служит нейтральной полосой. Крутой берег с правой стороны — наш берег, а отлогий берег левый берег занимал противник. На нашей стороне стояла церковь, разрушенная до основания, на стороне противника тоже церковь, тоже разрушенная.

Верх по Волхову на правой стороне реки,- село Высокое. Правда, село все выжжено, а мостик через балку целый. Село я узнал по описанию его в учебнике первого класса времен 35-40 годов. В балке же стояли долго огневые одной из батарей.

Около Званки от опушки леса к селу Высокое были поля и по левую сторону Волхова тоже были поля. И далеко просматривалась площадь. Километра за два от Волхова расположилась наша пехотная часть. Известно, у них учеба, атаки: «Ура! Вперед!» Немец заметил их и каждый день начал обстреливать бризантными снарядами. Как рассказывали пехотинцы, кто-то где-то корректировал огонь противника:

— Куда перейдем, туда переносит огонь противник!

Были раненые и убитые.

Каргашин и Коваленко были наши снайперы, ходили к обрыву Волхова. Здесь в лесу была их огневая позиция. Пехоты что-то вообще не было.

В основном, наблюдали за церковью на стороне противника. Трудно было что-либо обнаружить в развалинах, а если и был наблюдательный пункт немцев, то он был тщательно замаскирован.

7 сентября. Каргашин и Коваленко сменили свою огневую позицию. При переходе оба подорвались на противопехотных минах, расставленных нашими же саперами. Похороны их были 7 сентября.

С 8 сентября начались занятия по топографии. Занятия вел старший лейтенант Котович. В гражданке он был землемером в одном из районов. Занятия вел толково, без шума и окриков. Занимается и наш храбрый парикмахер и считает себя преуспевающим в науке.

Середина сентября. В один из дней в порядке практики Котович дает мне задание сделать привязку 7-й батареи.

— Сколько тебе нужно человек, товарищ Еланцев?

— Три человека, — отвечаю я, — Два человека с мерной лентой и один с рейкой.

Я работал на стереотрубе. Работу мы закончили к обеду — немного запоздали. Котович направил меня с тетрадкой к командиру 7-й батареи:, привязку мы делали для нее. Комбат посмотрел мою работу, записи в тетрадке, быстро отложил все углы на планшете. Получилась неувязка, и значительная.

— Ну, ничего, — сказал он. — Все равно видно, что работа выполнена добросовестно. Пойдем к нам в батарею?

Я говорю:

— Нет: привык я к управлению, к людям.

Вскоре Котовичу поручили сделать привязку огневых для стрельбы по Чудову. В Чудово работали заводы на немцев: русские рабочие готовили мины. Вот и решило командование потревожить заводы. В определенное время из многих орудий дальнего действия артиллерийские части, находившиеся на Волховском фронте, сделали мощный огневой налет по Чудову. Результат получился хороший.

26 сентября. Перешли под деревню Вергежи. Деревня сожжена до колышка. Красовался уцелевший сад, обсаженный соснами. Немец часто обстреливал этот сад, и некоторые сосны были поломаны.

Огневые остались на старых местах, а КП дивизиона, углубился в лес. Около лога, стали оборудовать землянки. Тут же и кухня.

За мной закрепили ручной пулемет Дегтярева. Строим для себя большую землянку Г-образную. Два бревна положили вместо маток, нарезали коротышей, соткнули их на матках, а внутри поставили под матки столбы. Печка, сделанная из бочки обогревала нас. Живем спокойно. Немец нас не обстреливает, самолеты не бомбят.

Рядом, по другую сторону лога стояла воинская часть. Были у них лошади.

10 октября. Вышли из-под Вергеж.

11 октября. Ночевали в овине на ржаной соломе. Бестолково блудим.

13 октября. Пришли снова под деревню Овинец, 500 метров от старого КП. Лес здесь кончался толстыми соснами. В соснах был когда-то медсанбат. Был тут колодец. Дальше шло болото. Дальше передовая. Снова свищут пули. Приварок был плохой. Заложат в кухню соленые капустные листья, приправят турнепсом. Люди болели цингой, страдали от нехватки витаминов. Гунько посылает солдат на болото собирать клюкву.

7 ноября. В землянке-клубе, — концерт. Приехали артисты-шефы, спели несколько песен.

Ленинград был в окружении. По ночам наши транспортные самолеты шли по одному. Подвозили продовольствие и боеприпасы. Видны были трассы пуль разного цвета, стреляли с земли и с самолетов. Днем наши «ястребки» патрулируют воздух, летая по 3-5 штук по линии фронта. Как появится пара «Мессершмиттов», отлучат одного нашего и собьют Каждый день летала «рама» или корректировщик «костыль» И на земле немец был очень активен.

Убит командир 7-й батареи прямо на елке, сидел он за стереотрубой. Прилетел бризантный снаряд и погиб комбат. На похороны были направлены из всех батарей по два человека. Нас послали с Дымовым. Руководил похоронами комбат 9-й батареи.

9 ноября. Пришли мы с Дымовым в Селища. Недалеко от казарм был парк, росла сирень. Могила вырыта. Опустили тело в яму, уложили и засыпали землей. Дали из винтовок три залпа, разошлись.

Дымов говорит:

— Давай разожжем огонь, погреемся!

Нашли сухое сосновое бревно, натесал он щепок, подожгли, сидим: тянем руки к огню. Прилетел воробей, — сел на куст. Дымов прицелился, шлепнул из винтовки, воробей упал. Принес его, надел на заостренную палочку, опалил, поджарил и съел. Чикнул другого, третьего.

— А ты, что не будешь?

Я говорю:

— Мне не попасть.

Выстрелил я — воробей улетел.

— Ты целься точнее, сади его на самую макушку.

Выстрелил я еще. Воробей упал, и его всего разорвало.

— Ты целься ему в голову.

У него это так и получалось, а у меня нет

Дымов был снайпером, был ранен и из медсанбата попал к нам в часть.

15 ноября. Первый снег. Вторая холодная, голодная зима, полная всевозможных лишений.

2 декабря. Получил посылку — маленький ящичек толченых сухарей. Идти за посылкой надо было на огневые, за Волхов, по болоту. Болото подмерзло, воды не было, конная дорога была утоптана — уброда не было. Я пошел дорогой, смотрю: на болоте домики стоят. Дорога как по улице проходит, и алые флажки украшают деревню. Подошел к шлагбауму — два солдата не пускают меня, спрашивают письменный пропуск. У меня его не было, да и кто его даст? Они говорят:

— Иди обратно.

Поспорив с ними, я вернулся и пошел по линии связи.

Получил посылочку и пошел обратно. Сухарики мне были к числу…

Ребята где-то нашли слепую кобылу, застрелили ее, освежевали, принесли на КП дивизиона и стали варить в ведрах. Командир дивизиона приказал мясо отобрать и закопать. Зачинщикам затеи дал по суткам ареста каждому.

У нас «поставили под елку» Катрановского. Еврей, вышел из окружения, из второй ударной: работал там радистом. Я стоял часовым, он тихонечко рассказывал, как жилось в окружении.

Кто-то в топку кухни засунул ручную гранату. Рабочий затопил — и взрыв! Никого не повредило, а кухню разворотило. Выдали солдатам сухой паек: муки там немного и жиров. Мука пахла бензином.

Максимов сварил для нас суп и гречневую кашу. Каша хорошая, а суп есть невозможно: прет бензином. Я предложил Котовичупережарить муку на листике на печке. Получилось неплохо. Следующий суп варил я, и все были довольны. Даже наш храбрый парикмахер сказал:

— Молодец, товарищ Еланцев!

6 декабря. Перешли в свои землянки под Вергежи. Все знакомо: каждый куст, каждое дерево. Зажили, как дома.

Только варят, по-прежнему, капустные листья, турнепс и свеклу. Нашли походную кухню. Больше гранату в топку никто не подкладывал.

Как-то раз, отстояв часовым у штабной землянки, я что-то очень промерз.. Раздеваться не стал, лег на нары. В землянке было жарко натоплено. Парикмахер разбудил меня:

— Пойди-ка, Еланцев, наруби дров.

Встал — чувствую, что вспотел. Вышел, стал рубить тоненькие сосенки. Вдруг закружилась голова, и я упал прямо в снег лицом. Снег, видимо освежил меня — я вскочил. Подбежал ко мне Бутурин.

— Ты че, ты че? — спрашивает он меня.

— Сам не знаю: голова закружилась.

— Я думал, не ранило ли уж тебя шальной пулей!

10 декабря. Иногда давали водку, положенную порцию по 100 граммов, а когда дадут за прошедшие дни, то получалось больше. Выпьют ребята, и запоют песни.

Хорошо жить на одном месте. Даже занятия шли по расписанию

Котович познакомил с таблицей логарифмов.

Как-то заставили меня вынести аккумулятор к автомашине полуторке. Его сняли с разбитой при бомбежке автомашины. Взял его на плечо и просекой пошел к Вергежам. Едут на лошади два человека, санки фигурные.

Встретились — остановились.

— Откуда солдат родиной?

Я сказал:

— Челябинской области.

— Земляк! — говорит начальник. — Я скоблинский, Третьяков Михаил Андреевич.

— А я Еланцев Григорий.

— Какой части?

— 367-й полк ПАП, ответил я.

— Хотелось бы мне кого-то своего держать поближе к себе. Я начальник штаба дивизиона 76-миллиметровых пушек, — сказал Михаил Андреевич. Я подумал и ответил отказом, потому что 76 миллиметровые пушки могут совать и вперед пехоты.

— Это правда, — сказал Михаил Андреевич. Мы расстались: он спешил в какую-то часть, мне давил на плечи аккумулятор.

Вот и люди, встречавшие меня с аккумулятором — ребята с огневых. Передал груз и вернулся обратно.

26 декабря. Однажды Котович отобрал 7 человек, в том числе и меня. Пошли с утра. Взяли стереотрубу, мерную ленту и рейку. Дорогой Котович, объяснил задачу. Рассказал, что идем на привязку огневых. Здесь будут проходить «Катюши» и вести огонь. Передовая может быть близко, надо быть осторожными. Не надо отставать в пути, а когда будем работать, все делать точно: дело ответственное.

Идем, петляя по просекам. Ищем точку, откуда поведем привязку. Котович — с картой в руках. Сличаем карту с местностью. Вот нашли нужную точку. Он же ведет измерение углов и дистанции. Лентой проверяем и стереотрубой по рейке.

Вот работа закончена. Вбили кол, идем обратно — едет на лошаденке старшина с продуктами. Это была вторая встреча с Манаковым Андреем Андреевичем. Коротко обменялись словами. Он рассказал, где стоит часть Шестакова Степана Ефимовича. Догнал ребят, обращаюсь к Котовичу:

— Разрешите отстать? Охота повидать земляка.

Отпустил. Свернул я влево просекой. Вижу: шлагбаум. Похожу — часовой. Не пускает меня: требует пропуск. Пропуска письменного у меня не было. Часовой сочувственно спрашивает меня:

— К кому Вы?

Я чуть не плачу, говорю:

— К земляку Шестакову Степану Ефимовичу.

— К Шестакову? — радостно сказал часовой. — Вон его срубик, иди!

Артиллеристы 76-миллиметровых пушек расположились в ельнике — густом, высоком. Местность болотистая — копать землянки невозможно Вблизи видна вырубка. Здесь и были огневые позиции моего земляка.

Подошел к срубику. Дверь, как правило, без косяков, завешана плащ-палаткой, пол застлан хвоей. Двое красноармейцев сидели на коленках, греясь у печки. Сам Степан Ефимович кочегарит у печки, сидя ко мне спиной. Спрашиваю у двери:

— Шестаков здесь размещается?

Узнав меня по голосу, он, засовывая полено в печку и крикнул:

— Гриха, откуда ты взялся?

Обнялись — крепко, по-солдатски. От радости, как говорится, в зобу дыханье сперло. Спрашивает о доме. Я рассказал, что знал. Рассказал и он, что ему писали в письмах.

— Как ты узнал, где я?

— Да вот сегодня мне сказал Манаков Андрей Андреевич. Так вот я и нашел тебя. Как воюешь? Не ранен? — спрашиваю его.

— Да пока нет.

— Вчера мы дали немцу перцу! — сказал один красноармеец.

— Видимо много стреляли! А вас не обстреливает немец?

-Бывает! — сказал Степан.

Поговорили минут десять. Надо идти восвояси: солнце садилось, а ночью в лесу одному не очень весело.

Пришел домой, т.е в свои землянки. Солнце уже закатилось. Ребятам выдали по 200 граммов водки. Получили ужин. Тост произносил Котович:

— За победу товарищи! Всем вернуться на родину!

Настроение у вех приподнятое. Сержант Белов (а они с Котовичем двое имели высшее образование) крикнул:

— Следующий тост будет в Берлине!

Громкий смех раздался в землянке. Храбрый парикмахер пробурчал:

— Будем ли?

На него зашишикали:

— Ты что: не веришь в нашу победу?

Выпили. Разговору прибавилось.

Ни у кого не укладывалось в голове, что фашистам удастся закабалить нашу страну. До победы также было далеко. Немец был силен, как на земле, так и в воздухе. Солдаты чувствовали это своим хребтом. У нас всегда не хватало снарядов — немец, забравший почти всю Европу, засыпал нас снарядами и минами, заливал дождем пуль из автоматического оружия.

Ленинград еще был в окружении.

Не всем суждено было дойти до Берлина. Задавило пушкой Котовича. Выбыл раненый Белов. Погиб бесславно Курочкин…

28 декабря 1942 года. Ездили на автомашине на выбор огневых позиций для «Катюш» и привязку их. С нами был представитель от «Катюш». Ночевали в деревне Мелехово.

1943 год.

1 января. Отмечая Новый год, немцы открыли сильный ружейно-пулеметный огонь в воздух трассирующими пулями (на станции Чудово Октябрьской железной дороги).

6 января. Выбор огневых позиций и привязка у станции Суворовка. Ночевали в бане.

14 февраля. Марш под Новгород. Основное наступление намечалось под Синявино. Наше действие носило отвлекательный характер. Вышли из землянок. Пешком пошли по льду Волхова. Подойдя к Селищам, поднялись на правый берег реки. Прошли Селища и пошли дорогой возле Волхова.

Догнали нас трактора нашего дивизиона, тянувшие пушки и тележки со снарядами. Гунько приказал идти пешком, на орудия садиться запретил. Трактора шли быстро, и люди отставали.

Заехали, где дорога шла лесом и была положена лежневка: положены поперек дороги бревна, а на них плахи для прохода колес автомашины. Пролеты между шпалами были больше одного метра. Решено было посадить людей на тракторные тележки (на снаряды) и Ра орудия. Красноармейцы облепили пушки. Стороной от дороги ехать — боялись подорваться на минах. Ехали лежневкой. Лежневка была завалена снегом, и тракторист в потемках сбивался с колеи, и пушки прыгали по шпалам.

Старший сержант Котович выбрал себе место на стреле между трактором и пушкой. Я сидел, свесив ноги, на казенной части ствола.

Первый раз, когда нас стало трясти, я усидел на своем месте. Трактор вытянул орудие на колею, и все опять сели.

Второй раз затрясло сильнее, и меня сбросило на землю. Лежа, я подобрал ноги, чтобы колесо орудия не отдавило. Мог бы отскочить, но со стороны напирала «Катюша» — так я и лежал, пока не остановились трактор и «Катюша», шедшая по санному пути. Остановились машины в стрелке.

Обрадованный исходом дела, я вспомнил о Котовиче. Забежал на другую сторону (колонны) — его не было. Обнаружил его под осью передка. Закричал:

— Ребята, Котовича задавило!

Сбежались люди, стоят. Я скомандовал:

— Всем взяться за передок станины и поднимать колесо.

Ничего не вышло, хотя уцепилось нас человек пятнадцать. Пока искали домкрат, пристраивали его, человек задыхался. Подняли передок, вытащили Котовича — он был без сознания.

При тряске он не мог удержаться под передком, его захватило болтом за ремень и тащило, прижимая к каждой шпале. Отвезли его на полуторке в госпиталь.

Поехали дальше и больше не сбивались с лежневки.

Выехали на асфальт. Дорога на Новгород. Подъехали к дубовой роще.. Трактора затянули материальную часть в лес, замаскировались. Дневалим.

В дубовой роще были гипсовые изваяния вроде фонтанов, как в тарелках, огромных гипсовых блюдцах. Этих безделушек было много. Лес был редкий. Дубы стояли старые. Сюда когда-то новгородская знать выезжала на гулянья.

19 февраля. Чтобы создать видимость, что сюда подходят войска, разогнали людей из леса по полянам, по дорогам, а меня заставили вести топосъемку на реке.

У деревни, расположенной около речки стоят две «катюши», направив свои рельсы на Новгород.

Днем нас неплохо накормили.

К вечеру подул сильный ветер, небо затянуло тучами. Пошел мокрый снег, а потом пошел дождь, как из ведра — теплый, как нам казалось

Огневики с пушками потащились на огневые. Мы шли в темноте — туда, куда люди идут. Смокли до ниточки, как говорят. Местность незнакомая. Справо за бугром оказалось болото.

Нашли знакомых ребят. Они сказали нам, что вот сейчас командир полка покидает землянку.

— Успевайте, занимайте!

Получилось так, как мы хотели: заняли землянку. Тут была и печка, и нары, и немного дровец. Пошли еще поискать дров. Деревья были толстые. Нашли обломок сосны — снесенную верхушку, притащили. Поочередно дежурили по часу, топили печку.

Я проснулся, вышел во двор — солнце было уже высоко. Снег превратился в твердый наст: иди хоть куда — не провалишься. Огневики маскировали свои орудия снежными комьями: ночью взяли близко к болоту — увезли. На горизонте летал «костыль» — корректировщик.

20 февраля. Оборудовали землянки у Сиверсова канала. За каналом — деревня Сковородка. Здесь берем бревна на землянку и дрова.

— Здравствуй, господин великий Новгород! — говорит Максимов. На гражданке он был учителем и любит говорить в рифму.

Когда мы подходили к Сиверсову каналу, то Новгород был, как на ладони. Особенно мы оглядывались на монастырь. Белый, огромный, он казался ближе всех строений города. Глядели на монастырь всегда с опаской, как на НП противника. Город казался большим поселком. Видно было, как ходили люди.

Наши орудия еще не сделали ни одного выстрела, а немец бросал снаряды по огневым.

25 февраля. Максимов переведен на огневые. Но не выдержали его нервы под постоянным обстрелом. Помешался парень — отправили в госпиталь.

Вот и прямое попадание в землянку. Убито 8 человек огневиков.

Днем не особенно ходим, чтобы не обнаружить себя противнику. Лежим в землянке. Сыро: приближается весна. В свободное время спим.

Однажды послали меня на огневые за продуктами. Иду один, снегом напрямик — по насту, как по асфальту, с санками, сколоченными из лыж. Немец вот уже третьи сутки стреляет по церкви на нашей стороне. Там НП, да не одной части. Стреляет, а сбить колокольню, даже макушку, не может.

Получил я продукты, пошел домой в свои землянки, взглянул на церковь, а в это время снаряд сбил макушку колокольни. Второй попал ниже — и больше немец не мог попасть, сколько не стрелял.

27 февраля. Огневые наши по-прежнему методически обстреливаются. Немец бьет по огневым тяжелыми снарядами, хотя мы не стреляли. Есть убитые и раненые.

3 марта. Перешли под деревню Новониколаевскую Колонию. Сменили огневую и огневики. Сейчас они были в лесу, не тронутом снарядами.

7 марта. Отыскали землянку для штаба дивизиона и для себя в лесу, у речки.

15 марта. Зачитан приказ о наступлении. Бой. Наши огневые впервые постреляли. Ушаков рассказывал нам на огневых, как страшно, когда снаряды рвутся рядом.

Нас тоже вывели из землянок, под деревню Новониколаевскую. Никакой задачи нам не ставилось. Нашли мы около глубокой балки чьи-то пустые землянки, забрались в ни, сидим. Печку топить нельзя: обнаружит фриц — забросает снарядами.

Вот уж полдень. Есть хочется, как из ружья! Я предложил свои услуги

— Помогите мне только унести дрова, сухое бревнышко, два ведра и продукты. Один не так буду заметен.

Храбрый парикмахер помог мне донести вещи, и я его проводил.

Маленькие дубки росли на косогоре балки. Тут и облюбовал я место. Нарубил дров. Задымил костерок.

Бегут по дну балки два солдата, увидели меня — кричат:

— Что ты делаешь?

— Кашу хочу сварить: ребята есть хочут.

— Ты нас демаскируешь: у нас тут провода проложены!

Так все же они выгнали меня метров на двадцать. Выбрал место пониже в дубках, развел костер, натаял снега, заложил продукты, варю. По гребню, за которым велось наступление нашей пехоты, была тяжелая пушка. Снаряды рвались, как авиабомбы. Сначала осколки и комья земли не долетали до меня. Но скоро снаряды стали рваться ближе и ближе. Огромные комья мерзлой земли летели далеко за мою кухню, хотя при взрыве большая часть земли, вывернутой взрывом, ложилась возле края воронки. Один снаряд особенно близко разорвался: комья полетели, как грачи. Я почему-то думал: «Только бы не сбило ведра!»

Прилетели два истребителя. Я припал к земле в дубках. Самолеты сбросили по одной бомбе в круглый лесок. Слышу, парикмахер спрашивает:

— Живой?

Крикнул ему:

— Иди сюда!

И вдвоем унесли варево.

Поели горячего, отдохнули, а вечером вернулись в свои землянки.

17 марта. Перешли на НП к реке Вишера. На берегу речки стояли огневые 76-миллиметровых орудий.

20 марта. Снова бой. Наступает пехота, шесть орудий поддерживают пехоту. Слаженно работают орудийные расчеты. Пролетели два самолета — расчеты не прекращали работу.

Наступление, сказывают, было успешное, немцев потеснили, а затем отошли.

Вечером работаю на планшете. Нет Котовича — жаль его!

Немец обстреливает просто по площади. Близко разорвался снаряд. Осколки миновали нас.

Ночью я почувствовал куриную слепоту.

Обратно под Вергежи возвращались тем же путем. Шли пешком по асфальту толпой, ночью. Многие держались рука за руку — куриная слепота. Идешь ночью, видишь только силуэт головы, впереди идущего человека. Хочется спать. Ноги движутся механически.

Возвратились в свои землянки, как домой. Недели две я слеповал. Меня даже в наряд ночью никуда не посылали.

14 апреля. Вызывает меня начальник штаба дивизиона. Объявляет, что я пойду в хозчасть полка в качестве бригадира огородной бригады. Как раз с огневых машина пойдет за продуктами в хозчасть — она меня заберет.

Как бы ни было трудно мне здесь, в управлении дивизиона, мне не хотелось уходить от ребят. Но приказано.

Побежал я на огневые — машина еще не ушла, и к вечеру я был в хозчасти. Разыскал нашего начальника Белоусова. Он меня и назначил агрономом — по его личному выбору из учетных списков полка: по гражданской специальности я, колхозный агроном — он и облюбовал меня заочно.

17 апреля. Стали собирать инвентарь: де плуг найдем, где борону. Прислали из другой части ездовых на лошадях с бричками, стали возить навоз из сгоревших деревень. В деревне дома деревянные, рядом к дому пристроена конюшня, и навоз копится всю зиму под ногами животных, а летом его вывозят на поля и огороды. Так что навоз нашли. Поджаренный…

1 мая. Отдыхаем. Дальше от фронта, спокойнее жизнь. Получили по 250 граммов водки. Выпили, запели песни. Тоска щиплет сердце.

3 мая. Тоска щиплет сердце. Чаще вынимаю из грудного кармана фотографию детей — Шурки и Аннушки.

Возим навоз трактором и лошадьми. Знакомая работа. Огород копали лопатами, заделывая навоз.

4 мая. Садим свеклу, морковь, укроп и одну гряду огурцов.

21 мая. Переведен на второй участок огорода. Дали мне четыре человека, живем в дзоте: закрыли амбразуры, двери завешали плащ-палаткой. Вспахано 5 га под картофель. Пахали с боронами в два следа. Трактор мощный — тянет, как зверь. Прислали людей, да и сам Белоусов, пока не посадили, не отходил. Посадили под лопатки за три дня.

29 мая. Посадил посланные (из дома) огурцы.

10 июня. Долго не всходят мои огурчики

5 июля. Плохо растут мои огурчики пять штук домашних.

7 июля. Проклятая блоха ест мою капусту. Засуха.

19 августа. С утра на фронте стреляла «Катюша». Стреляет и немец. Наши самолеты атакуют передний край противника.

20 августа. Работы на огороде свелись к охране. Построили сторожевую вышку.

Рыть картошку стали сразу после посадки, придет солдат с котелком и роет, пока не наберет котелок. Днем и ночью поочередно ходили ребята, сторожили.

Садила картошку не одна наша часть. И были случаи, что часовых на картошке убивали наши же солдаты.

Подросла картошка — больше стало пакости. Стали нас ругать за плохую охрану. Чуть не каждый день стал на лошадке верхом, без седла наведываться лейтенант Чичибаба. Стал он меня песочить — каждый день ругать, придираясь к чему-нибудь. Обидно было то, что мы старались изо всех сил, и еще обиднее — что ругал он не по-военному, а по-бабски: точит, да еще скажет:

— Я тебя, Еланцев, на передовую отправлю!

25 августа. Читаю книги «Радуга» Ванды Василевской и другие.

5 сентября. Заморозок. Укрыл огурцы.

6 сентября. Еврей Дорисман требует жиры.

9 сентября. Дорисман выкрал акты на хищение картофеля и партийной линии занялся враньем.

10 сентября. Я переведен на огород N1. Помогаю плести корзинки.

13 сентября. Пришло время убирать картошку. Людей нагнали много. Выкопали быстро. Машинами свезли в построенное в хозчасти новое овощехранилище.

7 октября. Закончили работы на огороде. Огородники вышли на передовую.

Белоусов остался сдавать картошку. Склад охраняли часовые. Белоусов был разводящим. Часовым стоял солдат, выпущенный из тюрьмы и пьяный. Белоусов хотел снять часового с поста, но тот застрелил разводящего.

11 октября. Все огородники пошли на передовую. Я зачислен в 9-ю батарею 3-го дивизиона в качестве связиста, что вполне меня устраивает.

На наблюдательном пункте ночевал одну ночь. Здесь командир отделения связи — Шунайлов, которого я хорошо знаю с формировки вСарапуле, командир отделения разведки Обивков, толковый парень, и другие.

13 октября. На другой день командир батареи сказал:

— Пойдешь, Еланцев, на 2-ю контрольную. Будете работать вдвоем с Соловьевым.

Пошел я первый раз по протянутому проводу. Попал под обстрел бризантных снарядов. Здесь вели просеку к передовой красноармейцы, и фриц их часто обстреливал. Соловьев встретил меня на проводе. Пришли к дзоту, где была контрольная. В дзоте железная печка.

Обстрелами часто портит связь, приходится бегать исправлять.

В лесу была построена вышка, выше леса — для осмотра. Немец часто обстреливал вышку. Порой ее разбивало снарядами. По ночам ее восстанавливали.

Проходя возле вышки, попали под обстрел и мы с Шунайловым. Под свист снарядов он командовал мне:

— Падай, Еланцев!

Шел он впереди. Сравнялись с вышкой — снаряд попал прямо в нее. Шунайлов как-то комично вытянулся и ткнулся головой в тальник, матюгнулся, побежал дальше.

18 октября. Снова бризантные снаряды.

22 октября. У вышки с Шунайловым прятались от снарядов.

28 октября. Обстрел по площади. Рвались бризантные и фугасные снаряды.

29 октября. Обстрел повторился, опять отсиделись в дзоте.

2 ноября. Нам повезло: наша линия (связи) цела. Отсиделись от обстрела в дзоте.

6 ноября. Подстыло болото.

7 ноября. Орудийный залп дивизиона. Дали по сто грамм водки. Немец меньше стреляет.

25 ноября. Тишь и гладь, божья благодать. Живем мы в своем дзотике, как у Христа за пазухой. Работать не работаем, а все больше лежим (2-я контрольная, 9 батарея).

9 декабря. Огневой налет. Сидим в дзоте.

10 декабря. Сидим в дзоте. Небольшой перелет (снаряда).

11 декабря. Огневой налет. Проклятый немец не дает спокойно отдохнуть.

 

1944 год.

1 января. Немцы стреляют из минометов и орудий, из пехотного оружия и по всему фронту пускают ракеты.

2 января. Тепло. Играем в снежки с ребятами-хохлятами. Живут они тоже в дзотике: связисты от «Катюш». По «Катюшам»-то и бил немец. Но они очень подвижны: обстреливается площадь, где стоят «Катюши», а они уходят.

Как-то раз приехали к нам огневые шефы. Командир дивизиона захотел показать, как стреляем. Дали несколько залпов. Немец ответил «ишаком».

Мощные разрывы потрясли передовую. А там, к счастью, никого не было.

14 января. Начало нашего наступления. Немец бьет по передовой. У нас спокойно.

16 января. Снялся с огневых позиций и наш дивизион. Снимаем телефонную лилию. Мне приказано мотать кабель в сторону огневых, а Капилевичу — в сторону НП батареи. Пришел с огневых комиссар дивизиона:

— Товарищ Еланцев, сейчас же ведите меня на НП.

Отвечаю, что мне приказано мотать кабель к огневым.

— Тогда звоните на НП, чтобы меня встретили.

— Кабель на НП снят.

Он взял трубку, начал вызывать НП. Я повторил, что кабель снят.

— Как снят?! — Сунул мне трубку, приказал: — Кричи, вызывай» — а сам за пистолет. Я начал кричать. Потом опустил трубку и говорю:

— Боже мой, как убедить человека, что кабель снят?

— Кто же меня поведет?

— Приказывайте, поведу я: солдат исполняет последнее приказание командира.

— Нет, нет, я пойду один.

Кое-как ко времени смотал кабель, приволок катушки и телефонный аппарат на огневые. Двинулись. Сосредоточился в лесу весь дивизион.

Идут бои за станцию Подберезье.

19 января. Двинулись вперед и мы. Тянуть орудия берегом Волхова не решились: боялись ми. Орудия где-то протянули в обход, а две тележки с боеприпасами потянули по льду. Лед на Волхове под тяжестью прогибался — трактор с тележкой шел, как в блюдце. Шли трактора друг за дружкой, и когда задний настигал передний, провал льда увеличивался. Оглянулся — кругом никого на виду: все ушли и скрылись за бугром. Подбежал к заднему трактористу, крикнул:

— Не наезжай!

Стали выходить на брег — ускорили ход машин. Передний трактор проломил лед задним колесом тележки, но проскочил. Задний взял влево и тоже проломил лед задним колесом — тоже проскочил! Вышли на берег благополучно.

Поехали местностью, освобожденной от врага. Здесь крепко поработали наши саперы: то и дело видны были противотанковые мины, выброшенные с дороги.

Появились наши люди. Шунайлов приказал мне сесть на тележку, все же остальные шли пешком.

Вот стали попадаться свежие воронки, убитые наши солдаты.

Противотанковых мин так много, что дорога как бы размечена: через 100-200 метров были поставлены мины по три штуки, прикрепленные к доске. Так встречал нас враг.

На станции Подберезье стоят два немецких орудия, прямо на дороге. На деревянном настиле, и лежат убитые немцы, человек 15. Слева видны боеприпасы. Не успел фашист обрушить громадные снаряды, что потрясали передовую! На — попа поставлены авиабомбы. Стоят разбитые немецкие автомашины. Не помогли фрицу и минные поля, которые сейчас подрывали наши саперы.

21 января. Движемся вперед. По обе стороны дороги болото. Дорога местами настолько узкая, что два танка не могли разойтись. Дальше двигаться с нашей системой опасно.

Вправо лужок. В тыльной части заняли огневые позиции минометчики, затем — пушкари с трофейными пушками. На дороге разместились «Катюши» на гусеничном ходу. Нам осталось место для огневых у самого леса, где угол возвышения деревьев не позволял вести огонь.

Положение наших огневых было крайне печальное.

Трофейные орудия, три штуки, почти беспрерывно вели огонь, поддерживая пехоту.

Пехота не шла: немцы сильно сопротивлялись. Ударили «Катюши» и, сделав залп, ушли в тыл.

— Пехота пошла! — сообщают по рации. Пушкари и усилили огонь: снарядов у них было много.

Наше начальство не страдало насчет водки. Командир 1-го дивизиона, крепко подвыпивший, решил выбить немцев, стоящих в деревне Оссия. Взял разведчиков-связистов. По зимней проселочной дороге, по которой ездили только на санях, потянули кабель. С левой стороны в ста метрах был ельник, а с правой стояла снегозащитная изгородь из еловых сучьев. Возле дороги были сделаны несколько укрытий из снега. Немцы пропустили комдива и, не допустив метров триста до лесочка, убили и его, и разведчиков. Двое успели убежать и спрятались за снежным укрытием. Один из них был ранен в живот. Разведчик Смолин позвонил на огневые о случившемся. Надо выручать ребят, а стрелять нельзя: лес мешает! Наши обращаются к пушкарям-трофейникам, просят помочь огнем. Они ответили, что не могут: поддерживают пехоту. Принялись пилить лес.

Нам приказали взять санитарные лодочки и идти за ранеными. Тащу лодочку один, еще двое тоже тянут лодочку. Вышли из леса — стоят в полукилометре от нас красноармейцы. Этим людям было приказано растянуться по дороге с небольшой дистанцией и вести беспорядочный огонь. Люди не шли — стояли, топтались на месте.

Подбегаем к ним:

— Где раненые?

— Там, дальше, — ответил кто-то. Пошли дальше. Вскоре справа от снегозащиты услышали стон. Все трое побежали на стон, нашли двоих раненых. Нас обстреляли из автоматов фрицы. Двое моих товарищей положили одного раненого на лодочку, помогли мне положить второго в мою. Они быстро потянули, а мне было трудно одному. Нас опять обстреляли. Кое-как вытянул я лодочку на дорогу — подбежал старшина, пьяный, разгоревшийся, вырвал у меня поводок:

— Иди вперед: там еще есть раненые!

Подбежал разведчик Смолин — молодой парень, энергичный. Он был в маскхалате.

— Пойдем, товарищ Еланцев: там лежит ваш Обивков.

Идем друг за другом.

— Не бойтесь, товарищ Еланцев: кроме смерти ничего не будет!

Несколько раз нас обстреляли.

Вот и снежная куча, за которой укрывался Смолин с телефоном.

Наконец, на огневых вырубили лес. Смолин просит помочь огоньком.

Выстрел. Снаряд разорвался далеко вправо, в лесу.

— Немножко левее, — попросил Смолин. Второй снаряд хлопнул ближе.

Можно было сделать еще небольшой доворот, но Смолин побоялся, что угодят по нам.

— Дайте еще по этим установкам снаряда три!

Дали. Прибежал разведчик Харитонов, молодой парень, с автоматом. Положил Обивкова на мою козлиную шубу (а я остался в одной гимнастерке). Потащили таском.

— Ну вас к такой матери! — выругался Обивков. — Больно! Оставьте меня здесь.

Тогда мы взяли шубу за полы, понесли его на руках. Но пальцы не дюжили: разгибались. Носилок сделать было не из чего, а в лесу немцы. Так мы и тянули раненого на руках больше километра. Пять, раз нас обстреливали немцы, а мы больше двадцати метров без отдыха не могли пронести: пальцы разгибались. Вот дошли до красноармейцев. Харитонов вырвал у одного поводок лодочки, положили раненого на шубу, как несли, — и пошли в санбат.

Санбат расположился в лесу. Днем немец пустил по нему несколько снарядов. Занесли раненого в палатку. В палатке было тепло — и Обивков умер.

-Шок, шок! — зашокал персонал. Подбежал худенький солдат.

— Всегда так: занесут раненого в тепло — шок, станут перевязку делать — шок, операцию делают — шок!

— Но-но, Авдонин! — крикнул на него кто-то из медперсонала.

Ночью меня и еще троих сержант (не помню по фамилии) послал дежурить в лесу на опушке. Пришли мы на опушку. Место уже знакомо мне: здесь мы тащили раненого. Двое из пехоты ходили, топтались на снегу, тоже в ботинках, как и мы. Люди уставшие, не спавшие, измученные. Один засыпает на снегу. Наломав еловых веток, разложив их на снегу, укрылся и другой пехотинец. Храп от них стоял по лесу — что машина без глушителя!

Хожу по дорожке. Отоптал дорожку в снегу по крайним елкам, так, чтобы был обход впереди, на открытом поле. Холод не давал стоять на месте.

Удалился от пушки метров на пятьдесят — слышу шорох работы двигателя и легкое постукивание гусениц. Пошел на край леса — из своего укрытия никого не обнаружил.

Сон одолел и меня: трое суток уже не спали. Наломал веток, отоптал снег в сторонке, за елками, лег, накрывшись плащ-палаткой, моментально заснул.

Мне кажется, что спал я недолго, — но замерз так, что меня трясло. Организм тяжело переносил чрезмерное переохлаждение, но голове стало легче.

Утром разведка донесла, что немец оставил деревню Оссию. Отошел, но недалеко.

Двинулись и мы. Сидя на прицепе, я увидел извлеченные противотанковые мины, отброшенные в сторону от дороги, и ямки, где они стояли.

В деревне Оссия немцы оставили две 105-миллиметровых пушки и штабелек снарядов. Видимо, не было у них транспорта.

Пушки-то немец оставил, а прицельных приспособлений не было. Так и таскал наш дивизион их вместо уродов.

Ночевали в деревне, но не в тепле. Дома не все сгорели, но окна ни одного не было целого. Спали в фанерной будке, на соломе, навалясь друг на дружку.

Пушки перетянули и поставили у деревни. НП 9-й батареи выдвинули в лес — туда, где было ничего не видно.

Шла прямая, как стрела, дорога по лесу. У ручья — поворот дороги. Вот здесь и устроил фриц засаду: 5 пулеметов и одну пушку.

24 января. Немец стрельнул из пушки болванкой, подкатил машину и укатил пушку. Освободил нам дорогу.

У незнакомого поселка расположились огневые позиции. Комбат и старший лейтенант, разведчики и связисты пошли выбирать НП.

Недалеко железная дорога Новгород-Ленинград. Мы шли по левую сторону железнодорожного полотна, зимним проселком. Вправо сворачивал след прошедших колонной людей. Остановились: чей это след? Заключили, что шли немцы. Но сколько их, мы не знали.

Пошли дорогой влево, прошли километра три, свернули в лес вправо. Углубились в густой высокий ельник, остановились. Сержант выставил вокруг часовых — метров по 50 от НП. Развели огонь. Я тоже встал к огню: как бы ни было тепло, а зимой в ботинках холодно, да еще ноги мокрые.

Погрелись, начальство сняло нас с постов. Связистов заставили тянуть связь на ОП, а разведчики полезли на елку.

Было почти тихо: не было стрельбы. Размотали мы километра два кабеля — слышим: впереди нас, примерно за километр, поднялась ружейно-пулеметная стрельба. Вот взревел тягач, загудели танки — и все понемногу опять улеглось.

Идти по азимуту — был непроходимый мелкий лес, идти по полянам — значит нарваться на немцев. Потянули кабель по полянкам. Прошли с километр — кабель на исходе. Оставили в лесу Соловьева с телефоном, а мы с Шунайловым потянули кабель дальше, сколько хватит. Смотрим: справа сенной сарай. Протянули к нему конец кабеля, привязали его за палку и решили посмотреть, что впереди. До огневых остался километр или немного больше.

Вышли из леса, смотрим: на полянке стоят дровни, на них нагружены плащ-палатки, тулупы, белые полушубки-бекеши, сапоги, бурки, вещмешки немецких солдат. Один пулемет и несколько наших санитарных лодочек с вещмешками и гранатами. Подошли, взяли по сапогам, по одеялу и по плащ-палатке. Вытряхнули несколько вещмешков — нашли по пистолету, бутылку растительного масла и бутылку шнапса (немецкое вино). Отошли за лесок, сели на пеньки. Шунайлов надел свои сапоги, а мне оказались малы — так и оставил их на снегу.

Нашли протянутый немецкий кабель. Потянули — он поддался, и быстро вытянулся конец. Потянули другой конец — он сначала подался, а потом уперся. Поднажали оба — оторвали где-то близко, вытянули. Смотали мотком: сгодится.

Смотрим, еще лежит кабель. Включились в него — это был кабель 7-й батареи. Знакомые ребята! Они коротко рассказали, что их при прокладке кабеля обстреляли немцы:

— Они в нас принялись палить, мы в них. Близко — метров пятьсот. Ранило одного связиста. Тут наши три танка идут. Мы кричим, машем им, что здесь немцы — танки внимания на призыв не обратили и близко от них прогремели. Немцы, испугавшись танков, завели тягач и скрылись в лес, больше даже за манатками не возвращались.

Солнце село. Тянуть линии на огневые мы не стали. Позвали из леса Соловьева, завешали ворота в сарае плащ-палатками и давай варить суп и кашу. На НП не сообщали. Сержант решил:

— У них есть рация — пусть работают.

Изготовили ужин.

— Давайте, ребята, не шуметь, говорить вполголоса.

Сели ужинать — впили наперво немецкий шнапс. Крепко поужинали, добавили своего вина, полученного по чекушке на брата — заговорили громче. Соловьев предлагает:

— Давайте, ребята, в полголоса споем.

Затянули — сперва тихо, а потом сержант рявкнул:

— Что мы: у бога баню сожгли? Давай на всю!

Запели, что было мочи. Песни долго разливались по лесу.

Наконец, напелись. Давно была темная ночь. Беспечно поставили в уголок два автомата и карабин, зарылись в сено, укутались в одеяла. Уснули.

Утром проснулись — солнце уже высоко. Сержант позвонил по телефону:

— Дайте комбата. Товарищ 36-й, мы захватили большие трофеи — приходите по проводу к нам. Посылайте людей — возьмете что надо!

Через полчаса пришли три солдата и старший лейтенант Леменко. Показали им трофеи, а мы с Шунайловым протянули немецкий кабель, смотанный уже на катушки, до огневых. Кабеля хватило. Рассказали огневикам о трофеях. Тут же отправилась делегация.

Связисты на огневых были Тельманов Дмитрий Михайлович, мой земляк из Гагарьего, сын двоеданского попа — горький пьяница, за водку все отдаст, и пианист Жмакин — тоже горький пьяница. Вот что они коротко рассказали. Вчера наши солдаты нашли две бочки древесного спирта. Разделили его котелками. Достал и Тельманов Митька две фляжки и даже попробовал без своего друга (уж так они крепко дружили!) Принес Тельманов спирт и говорит:

— Вот, я каким богатством владею!

Показал Жмакину фляги.

— Что-то я сомневаюсь, — сказал Жмакин. Взял щепку, облил ее спиртом, зажег. Щепа горела фиолетовым пламенем. — Нет, Митя это не спирт, а смерть!

Жмакина еще дома, когда он ходил по городу и настраивал рояли и пианино, сестра научила распознавать древесный спирт.

ЧП дорого обошлось нашему полку: 130 человек выбыло из строя!

Митька и Жмакин притащили еще по тулупу трофейному.

30 января. Деревня Большие Кусони. Отдыхаем на краю деревни. Стоит полуразрушенная деревянная кузница. Лежит солдат у огонька: шапка обгорела, полы тоже сгорели. Вынесли его из кузницы, положили на доски, головой на кочку. Разбудить его не могли. Так и остался он, лежать — живой покойник.

Нас позвали в деревню. Дома большей частью были целы, но людей никого не было: ушли в лес или угнаны немцами

Деревню пересекала речка — мост взорван. Командир дивизиона Гунько приказал ломать ближний забор и складывать в русло речки. Закипела работа.

Я чувствовал себя усталым — как говорится, и белый свет не мил.

Приболелось: руки не поднимаются, ноги не носят. Рядом был сгоревший дом. В голбце валялись кирпичи, местами от пожарища еще шел дым. Спустился я в голбец — тепло, даже жарко. Нашел ржаные снопы соломы во дворе под крышей, разостлал на кирпичи, лег и уснул. Кто-то пожаловался Шунайлову — тот подошел, спрашивает:

— Еланцев, ты чё улегся?

— Заболел, — еле вымолвил я.

— Вставай, а то застрелю!

— Стреляй, — сказал я, а сам еле говорю.

— Ну, ладно, лежи. Как двинемся, я крикну. Не отставай, а то пропадешь!

Сколько я спал, не знаю. Кричит Шунайлов:

— Еланцев, вставай: поехали!

Я встал.

— Ну, как? — спросил он

— Лучше, — ответил я. Он посадил меня на тележку, на снаряды, и я ожил.

Переехали речку. Справа стоит церковь из красного кирпича, а к вышке идет колонна наших солдат. По краю выемки двое красноармейцев ведут двух немцев — пленных, без головных уборов. Красноармеец Сучков успел набросать эскиз деревни. Он сказал:

— Ребята, если я буду живой, то смотрите мою картину в Кургане на видном месте.

8 февраля.

Наступление продолжается. С боями шли от деревни до деревни: немцы крепко сопротивляются. Шедшие впереди нас «Катюши» и часть артиллеристов оказались окруженными. Четыре дня дрались в окружении.

Дивизион наш подошел с опозданием. Огневики остановились у неизвестного поселка, а НП выбрали в круглом березовом колке. За возвышенностью рос лес-ельник, в этом лесу и были окружены «Катюши».

Хозяйственная часть из других подразделений прошла метров восемьсот дальше нашего НП. Сначала было все спокойно. Разведчики донесли, что на 500 метров нет немцев — видели только трех наших пехотинцев.

Но вот немцы проявили активность: из лесу посыпались пули. Того и гляди, пойдут в атаку! На НП прибыл Гунько, приказал командирам батарей влезть на березы. Никого не было видно, а пули еще чаще засвистели. Порвали кабель — я побежал по линии к огневым. Наши обозы и хозчасти, сминая друг друга, бегут назад. Я нашел порыв (недалеко от огневых), устранил его и побежал на огневые. И по лесу стрелять нельзя: лес был за бугром. Трактора отогнаны в тыл за три километра (чего никогда не бывало).

Подготовили данные по станции Кастрони, — попугать немца, а то и мы окажемся в окружении! Командир подает команду:

— Дивизион, залпом — огонь!

Рванули пушки, завыли снаряды, все удалось.

Дали три залпа — перешли на одиночные выстрелы. Я побежал на НП. Смотрю: сидит в снежном окопчике маленький, худенький солдат, перед ним мой провод, завязанный по изоляции, а петля, которую мы делали перестригнута! Меня взорвало. Закричал на него:

— Ты портишь связь, подлец!

Он съежился.

— Убирайся к чёрту отсюда!

Обозы по-прежнему мяли друг друга. Пули перестали свистеть. С дороги мне кричит генерал:

— Эй, солдат, ты что тут делаешь?

— Иду по связи. Вот кто-то перерезал провод, а батарея наша стреляет.

— Ну, иди! — крикнул он, взмахнув пистолетом, и отвернувшись от меня, крикнул ближнему солдату:

— Видишь, на бугре занимают оборону? Иди туда!

Я поглядел: было бугорков десять, и за ними прятались люди.

Пришел на НП. Командиры батарей слезли с берез, там сейчас уже сидели разведчики.

Пошел в деревню Савины Поляны. Деревня была пуста. Человек с десять красноармейцев слонялись так же, как и я. Поговорили об обстановке. Вот из лесу по дороге вышли к нам два красноармейца, посмотрели и ушли. Кто они, чёрт их знает: может власовцы тут орудуют! Набрал ведро картошки, понес ребятам. Вечером собрались все на огневых. Мы устроились в амбаре, поставили печку, сделанную из огромной бочки. Пекли печенки.

Утром узнали, что немцы ушли. Часть «Катюш» пришлось взорвать. Наши понесли потери в технике и в людях.

Подошли наши трактора, и мы двинулись дальше. Пешком уже не ходим, а едем: кто на орудиях, кто на прицепах.

13 февраля. Зашли в деревни Городня и Черная. Впервые видим мирных жителей: весь Батецкий район был выселен немцами.

14 февраля. Проехали деревню Раковка Лужского района.

15 февраля. Село Наволок. Заболел гриппом. Огневые за деревней, на чистом поле. Огневики нашли тракторную будку и живут в ней. Меня послали телефонистом на огневые — ночь провел в будке. Стояли здесь пятидневку. Отдохнули.

21 февраля. Покинули Наволок. Приехали в город Луга. Три дня прошло, как освобожден город. Много деревянных домов разрушено, много сожжено. Стоит четырехэтажное здание: было когда-то училище, в нем расположились на ночлег. Пушки и трактора поставили в улице перед окнами.

Дом был заминирован немцами. Ночью случился взрыв, и опять, говорят, 130 человек погибло.

На следующий день пошли на Гдов

Прихожу к землянкам — свежие воронки. Ребята рассказали, что немец проявил активность, впереди пехоты не было, комбат приказал телефонисту Панину взять запасной телефон, протянуть связь до дзотика из колбышек и докладывать на НП, что творится у них на глазах. Миша ушел, сидит. Прилетела мина прямо в дзотик, и его контузило. Он все бросил, прибежал на НП, и его тут же отправили в госпиталь.

5 сентября. Огневой налет нашего полка на батарею противника. Не умолкает противник.

7 сентября. Покинули Белую Березу. На прощание дали огневой налет: как говорится, дали немцу перцу. Погрузили орудия на передки — и марш на станцию Сланцы. Вечером прибыли к шахтному кургану. Высоченный конус выработки шахты по добыче сланца. Из сланцевых плит вырабатывают бензин. Рядом с заводом река. Берега крутые: обрыв метров пять с обеих сторон. На обрывах высунулись сланцевые плиты. Течение в реке очень быстрое: так и кипит в ней вода. Наш разведчик Волков залез на выработки: охота ему посмотреть с высоты. Но, конечно, ничего не увидел — получил нагоняй от командира дивизиона за самовольство: от передовой по карте 2,5 километра — немец может заметить или передаст кто координаты — и, пожалуйста, веди огонь по скоплению войск!

Ночевали тут спокойно — отдохнули без войны.

20 сентября. Так закончились боевые действия нашего полка на Ленинградском фронте. Куда нас забросит судьба — мы не знали. Знали только одно — что на какое-то время будет нам передышка. Смерть отступила от нас.

На заводе по переработке сланцевых плит, в хвойном лесу, жили спокойно. Никаких ЧПр не случалось.

Но вот пришло время отправляться. На автомашинах, на тракторах с прицепами, гружеными снарядами, на орудиях сидели красноармейцы с вещмешками на горбу. Прибыли на станцию Сланцы. Погрузка на эшелон проходила организованно — не то, что на разъезде Шолья под Сарапулом. Тракторы со станционных платформ затянули на железнодорожные площадки пушки, тележки со снарядами. Затолкнули кухни (самое важное предприятие!), погрузили манатки — и в телячьих вагонах отправились с песнями на Ленинград.

Вот бывалые ребята поговаривают:

— Скоро должен показаться Ленинград.

Два года мы произносили слово «Ленинград» с состраданием в сердце. Будучи на Волховском фронте, однажды ночью, как-то тайком, шепотом, передавали друг-другу, что блокада прорвана — а утром узнали горькую новость: что кольцо вокруг города сомкнулось.

21 сентября. Утро. Вглядываемся в туманную даль. Всем хочется посмотреть своими глазами многострадальный город.

Минуты на две — на три мы увидели его из вагонов. Ярко выделялся Исаакиевский собор. Остальное все выглядело серым и сливалось в утреннем тумане. Медленно по высокой насыпи двигался поезд. Кончились станционные пути, пошла двухколейная линия. Наш поезд прошел правее города. До свидания, Ленинград! Мы помогали тебе, чем могли.

В этот же день проехали станцию Чудово.

22 сентября. Проехали станцию Бологое, Вышний Волочок, Торжок, город Ржев.

 

15 ноября. Выпал первый снег. Белой пеленой покрылась битая техника немцев.

Заниматься на дворе стало холодно — больше отлеживались в землянках.

В одно прекрасное время нам всем приказали построиться в составе полка: приехал командующий артиллерией Воронов. Подана команда:

— Полк, смирно!

Командир полка доложил командующему:

— Полк построен для личного осмотра.

— Здравствуйте, товарищи — бойцы Кингисеппско-Новгородской бригады разрушения.

Строй крикнул:

— Здравия желаем, — и т.д. Короткую речь держал командующий:

— Ваша бригада пополнилась молодым пополнением, заменена побитая техника. Командование надеется на вас. Вперед, товарищи — добивать врага в его логове!

 

15 января. Двинулись и мы той же растоптанной, топкой дорогой, увязая в грязи: отвернуть боялись. Еще не выбравшись на дорогу, в сторонке стояли две дальнобойные пушки с длинными стволами, методически вели огонь. При выстреле ствол пушки, казалось изгибался, как соломина, а выстрел так резал слух, что хоть затыкай уши. Вот такие пушки били под Грузино. Стреляют они очень далеко — до сорока километров.

По дороге ехали без препятствий. Благо, что авиация противника не показывалась.


 

 

3388 просмотров всего 1 просмотров сегодня
Опубликовать в Facebook
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники

Добавить комментарий

Войти с помощью: 
Февраль 2025
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
« Мар    
 12
3456789
10111213141516
17181920212223
2425262728