Печатается по изданию «Новгородский архивный вестник», №3, 2002 год

---

Матвеев О.В.

Восстание 1831 года

в Новгородских военных поселениях

170 лет назад в Новгородских военных поселениях произошло восстание, вошедшее во все учебники по отечественной истории. В советской историографии восстанию военных поселян в Новгородской губернии в 1831 году уделялось едва ли не большее внимание, чем истории самих военных поселений. Подобная однобокость, в конечном итоге, привела к весьма искаженному взгляду на целый ряд проблем, связанных в военно-поселенческой организацией. Долгие годы за рамками исследований оставались вопросы предыстории создания, изменения системы системы комплектования армии, административно-хозяйственной структуры управления, рентабельности «северных» поселений пехоты, наконец, процентное соотношение служащих в военных поселениях к общей численности армии. Сам факт восстания и последующая реорганизация округов военных поселений в округа пахотных солдат должны были сказать обществу о полном провале Александровского эксперимента, реализованного А.А.Аракчеевым и на первых порах поддержанного, несмотря на реформу 1826 года, Николаем 1. Несомненно, что на принятие решения повлиял и год восстания. Напуганный событиями в Польше, император не стал особо церемониться и тем более разбираться в причинах и степени виновности каждого из участников. Отсюда быстрота и жестокость наказания.

Что касается дореволюционной историографии, то восстание военных поселян 1831 года все исследователи объясняют эпидемией холеры, а само выступление называют «холерным бунтом».[1] Пожалуй, единственная работа исследовательского характера Е.Орлова, о которой упоминает К.М.Ячменихин,[2] опирается в основном на мемуарную литературу и опубликованные источники, дает описание событий, не делая выводов о причинах и последствиях. Довольно богатый мемуарный материал, используемый дореволюционными историками, часто грешит значительными искажениями фактов. В этом нет ничего удивительного, так как самые ранние воспоминания появились в печати только через сорок лет после событий и были написаны по специальному заказу редакции журнала «Русская старина». Воспоминания, написанные «по горячим следам» принадлежат лицам, определенным образом скомпрометированным участием в движении и носят скорее характер самооправдания, чем исторического анализа.

Начало исследовательской работы по данной теме в советской историографии относится к периоду 1920-1930 годов. Работы С.Я.Гессена и А.А.Кункля знакомят читателя с «классовой борьбой» в русской армии и носят в большей степени популярно-пропагандистский характер. Идеологизированность темы привела к тому, что из всего комплекса исследований подлинно научными можно считать работы П.П.Евстафьева, В.А.Федорова, В.Г.Вержбицкого, М.А.Садовниковой.[3] Так, например, П.П.Евстафьев наиболее полно осветил причины и ход восстания в Старорусском уезде военных поселений, используя обширный документальный материал департамента военных поселений, хранящийся в РГВИА, ввел в научный оборот большой комплекс архивных материалов.

На сегодняшний день наиболее полно история восстания 1831 года представлена в фондах 405, 411, 398, 399 РГВИА. Незначительная часть материалов отложилась в фондах ГАНО. Сохранившиеся документы позволяют исследователям осветить события лета 1831 года, не идеологизируя их.

В отчете следственной комиссии, высочайше утвержденной в Новгороде после подавления восстания, о его причинах сказано следующее: «Следственная комиссия… не нашла других причин восстания кроме как сведения их к появлению неизвестной болезни — холеры, от которой стали умирать люди и которые, заподозрив начальство в отравлении, произвели мятеж, умертвив и избив начальство».[4] Подобное объяснение выглядит как очень неуклюжая попытка завуалировать основные причины, которые в конечном итоге и привели к взрыву в июле 1831 года, а ведь на сегодняшний день ясно, что это был комплекс причин, из которого можно выделить следующие.

Опорой военных поселений должны были стать крепкие крестьянские хозяйства, способные взять на постой и содержать двух постояльцев из действующих батальонов полка. Семьи с расстроенным хозяйством подлежали раскассированию. Раскассирование было настоящей трагедией, через которую прошли слабые в хозяйственном отношении дворы. В качестве невеселой иллюстрации можно привести «семейный список поселенного батальона Киевского Гренадерского полка, ракассированным семействам 3-й гренадерской роты». Список длинный. В нем упоминаются раскассированные семейства крестьян из деревень Сусолово, Бакочино, Пеньково, Большое Вороново, Дубки и др. Такие списки были составлены по всем полкам, батальонам, ротам. Всего по Старорусскому отряду поселений за первые два года (1824-1826) было раскассировано 747 крестьянских дворов, имевших в среднем одну лошадь на три хозяйства и одну корову на два хозяйства. Выслано из округов поселений за это время 4 126 человек, из них 642 человека назначено в 10-й военно-рабочий батальон, который в будущем станет зачинщиком восстания 1931 года.[5]

Во-вторых, в феврале 1824 года было принято решение о поселении 2-х батальонов полков 2-й и 3-й гренадерских дивизий в Старорусском уезде. В отдельном корпусе военных поселений эти батальоны составили Старорусский отряд под командованием С.Н.Маевского.[6] С устройством военных поселений Старая Русса оказалась в ведении двух управлений — уездного и военного. В связи с этим издан был указ о преобразовании села Демянск в город, об учреждении Демянского уезда и о переводе в г.Демянск Старорусского уездного управления. 14 августа 1824 года Александр 1 утвердил еще один указ: «Приняв в уважение то, что город Старая Русса находится внутри военных поселений 2-й и 3-й гренадерских дивизий… повелеваем: город сей… обратить в ведомство начальства военных поселений».[7] Таким образом, Старая Русса стала единственным в «северных» поселениях пехоты городом, жизнь которого более 30 лет проходила по распоряжению и под строгим наблюдением военного начальства. С открытием военных поселений не стало свободы в торговых делах старорусских купцов. На всякий выезд из города по делам купец просил разрешения начальства и получас специальный «плакатный паспорт» на время отлучки. К тому же купцы получили очень сильного конкурента, бороться с которым было практически невозможно. Этим конкурентом стало само военное ведомство, которое для получения новых прибылей стремилось развивать торговлю в округах военных поселений. Поэтому к концу 1840-х годов старорусское купечество уменьшилось почти вдвое.

В-третьих, в переходе в военное ведомство часть современных исследователей не видит ничего страшного. Более того, в качестве аргументов приводятся вполне справедливые ссылки на то, что именно с этого периода начинается активное строительство. Сохранилось мнение Старорусского строительного комитета о перестройке Гостиного двора.[8] ПО заключению комитета три линии Гостиного двора не соответствуют «теперешнему устройству города», были неправильной наружности и очень «неприличны». Торговые ряды решено было перестроить. Такая перестройка, перелицовка зданий города коснулась и гостиных строений. В этом же деле находим «Записку о поправках в домах по «красному берегу». Читаем заключение по дому купца Сомрова: «Фронтом снять, лишнюю пестроту у штукатурки отбить, оштукатурить гладко».[8] И вот уже на наших глазах вырастает новая Старая Русса. Прекрасный знаток истории, архитектуры, литератор В.М.Глинка в «Старосельской повести» так пишет о Руссе: «Город был на глазах самого Аракчеева, и это заметно сказалось в его планировке и архитектуре. Вдоль прямых улиц стояли похожие друг на друга дома, с простенькими фронтонами, лепными карнизами и чердачными полуовальными окнами… И через сто лет городок сохранил казенное, скучновато, но опрятное обличье, похожее на старомодный потускневший мундир». Безусловным благом можно также считать большую работу военных поселян по благоустройству города. Были вымощены центральные площади и улицы, поставлено более 240 керосиновых фонарей для освещения, устроен Липовый бульвар, протянут водопровод из Дубовиц в город, шоссирована дорога от Старой Руссы до Новгорода. 20 ноября 1824 года в городе открыта больница на 100 мест, вместо устаревшей богадельни.

С оборудованием округов военных поселений были открыты школы для детей военных поселян — кантонистов, которые по так называемому «налогу крови» с рождения принадлежали военному ведомству. Школы устраивались на ротных дворах, и кантонисты ближайших деревень обучались в них чтению, арифметике, письму, закону божьему. Но все было хорошо до тех пор, пока это устраивало военное начальство.

Так в 1824 году на территории Старорусского уезда, предназначенного для военных поселений, было 56 питейных домов — в Нагово, Большом Учно, Чертицко, Соболево, Подцепочье и др.селениях. Военное начальство закрыло все питейные дома в округах, здания их были переданы под постройку полковых штабов, караулов, кузниц. В самой Старой Руссе было оставлено только 2 питейных дома. Старорусский винный магазин оставили до полной распродажи вина, а потом закрыли. Был закрыт и казенный ведерный подвал со штофной лавкой. А само Старорусское уездное правление питейного сбора перевели в город Демянск. Так округа военных поселений становились округами трезвости.

При тщательном анализе событий, предшествовавших восстанию, нельзя пропустить и еще одну причину, лишь на первый взгляд имеющую частное значение. Эта существенная черта — преследование православным духовенством раскольников-поселян, имевшее место главным образом в Старорусском уделе военных поселений. В этом уделе и вспыхнуло восстание.

Большинство поселян Старорусского удела принадлежали к раскольникам-беспоповцам и отличались от «мирских», то есть людей православного вероисповедания, не только религиозными верованиями, но и тесно связанными с религиозной догмой условиями своего быта. Зажиточные и домовитые до перехода в военные поселения, они жили замкнутым миром, принимая в свое окружение только после перекрещивания.

При устройстве военных поселений в 1824 году, поселенному начальству приходилось считаться с особенностями быта и религиозными воззрениями раскольников. Понимая несокрушимость такого препятствия, Аракчеев старался обойти его. В качестве подтверждения нам хотелось бы привести письмо А.А.Аракчеева к генералу С.И.Маевскому, на тот момент отрядному начальнику Старорусских поселений.

В этом письме он просит Маевского быть с поселянами-раскольниками как можно более осторожным и даже переписку с ним по спокойствию поселян производить своей рукой, «дабы в канцелярии об оной менее знали».[9] Но скоро эти уроки были позабыты удалением Аракчеева и уходом из Старорусских поселений дипломатичного Маевского. Николаевские выдвиженцы на такие «мелочи» особого внимания не обращали. В трудном положении оказалось православное духовенство. Еще при Аракчееве духовенство стало приниматься в полковые комитеты. А обратившись в поселенных чиновников, они довольно быстро усвоили их обычаи, правила, образ жизни и т.д. Но самое главное, зная тенденцию правительства к исправлению нравов поселян, выражающуюся в стремлении перекрещивать раскольников в православную веру, они устроили своеобразное соревнование. Причем действовали весьма изощренно. Если ведь «педагогический цикл» не помогал, раскольников отсылали к полицмейстеру Манджосу. Причем, по его распоряжению, жертвы доставлялись ему в страдную пору, чтобы нравственные терзания о брошенном в такое время хозяйстве прибавлялись к телесным наказаниям.

Не только поселенные священники по собственной инициативе «исправляли» нравы поселян. Со стороны правительства приняты были соответствующие меры морального воздействия на поселян-раскольников. В феврале 1830 года, по высочайшему повелению, начальник штаба военных поселений генерал П.А.Клейнмихель известил начальника 2-й поселенной гренадерской дивизии генерала Полуехтова о том, что специально для обращения поселян-раскольников в православную веру посылаются иеромонах Симеон и иеродиакон Георгий. Генералу предлагалось всеми доступными средствами содействовать «работе» монахов. Сверх обычного содержания Симеону назначалась тысяча рублей ассигнациями, а иеродиакону Георгию 500 рублей в год.[10]

Монахи принялись за работу уже в начале апреля того же года. Генерал Полуехтов при рапорте Толстому представил первое обширное донесение иеромонаха Симеона. Но все красноречие монахов разбивалось о глухую стену упорства раскольников. Затухшая было на страдную пору работа монахов осенью снова возобновляется. На помощь им, кроме военного начальства, призываются и ненавистные поселянам полковые священники.

Таким образом, меры, предпринятые правительством по отношению к раскольникам-поселянам при посредничестве духовенства и почти накануне восстания, ущемление в правах купечества, насильственное раскассирование огромного числа дворов, создание из числа раскассированных строителей военно-рабочего батальона и составили в совокупности взрывоопасный материал, готовый вспыхнуть в любой момент.

Ситуация летом 1831 года усугубилась еще и тем, что в секретном циркуляре военным губернаторам предписывалось принять меры против неблагонадежных лиц «рабочих разного звания» в количестве доходящем до 12 000, высланных из столицы после появления холеры. Эти люди, проходя по территории военных поселений и занесли слухи, что холеры нет, а есть отрава и виновато в том начальство». Хотя заболевания холерой и смертные случаи в военных поселениях Старорусского удела были на тот момент единичными, слухи упали на благодатную почву.

11 июля поднял восстание 10-й военно-рабочий батальон, который дислоцировался частью в городе, частью за городским валом, по Крестецкому тракту. Здесь и началось восстание, сразу же стихийно перекинувшееся в город.

Этим событиям предшествовали два характерных случая, свидетельствующие о крайней накаленности атмосферы в городе.

Как следует из рапорта подполковника Розена генерал-лейтенанту Эйлеру от 12 июля 1831 года, все началось с того, что 9-го июля дворовой мальчик демянского помещика, капитана Рудометова, проходил по улице с узелком соли в руках. В то же время возвращалась от колодца с ведрами воды мещанка Сикавина. Когда мальчик проходил мимо мещанки, она бросила ведра и подняла крик, объявив собравшейся толпе, что у мальчика в узелке не соль, а отрава, и что он бросил горсть ей в ведра.[11] Вместе с мещанкой мальчик был отправлен в полицию для выяснения дела.

На следующий день, в 8 часов вечера, мещанин Воробьев задержал на берегу Полисти подпоручика поселенного Киевского полка Ашенбреннера.[12] Он схватил за поводья лошадь офицера, сорвал с него эполет и, крича, что это шпион и отравитель, повлек его к городу. Толпе народа он объяснил, что поймал шпиона, который хотел отравить воду в реке, и ведет его к городскому голове Северикову. Но и на этот раз толпа не допустила самосуда, хотя и поверила Воробьеву, но все же пожелала разобрать дело законным порядком. Шествие направилось к участку полиции. В данной ситуации, на наш взгляд, не совсем правильно повел себя военный полицмейстер Манджос. Не до конца разобравшись, на первый взгляд в весьма даже комичной ситуации он, освободив офицера, посадил под арест на этапный двор Воробьева, где тот и просидел до 12 июля.[12]

Но инициаторами восстания все же явились не напуганные горожане, как склонны были рассматривать военные власти, а мастеровые военного батальона; горожане же, вполне подготовленные предшествующими событиями, охотно приняли участие в возмущении.

В субботу, 11 июля, возбужденное состояние солдат рабочего батальона достигло крайнего напряжения. В этот день майор Розенмейстер отдал приказание  протопить печи в казармах и произвести окуривание помещения (средством от заражения холерой в то время читалось окуривание помещений уксусом и можжевельником). Но окуривание произвели столь энергично, что солдаты, для того чтобы не задохнуться, вынуждены были выйти из казарм на свежий воздух. За самовольный уход из казарм им пригрозили наказанием. В тот же день одна из рот батальона, под командованием подпоручика Соколова, пошла в баню. В бане также было произведено окуривание. При этом сам командир якобы отговаривал солдат мыться, намекая на то, что в бане «не паром пахнет» и они будут отравлены.

В документах департамента военных поселений о подпоручике военно-рабочего батальона Соколове имеется особое дело.[13] Из дела видно, что следственные власти не смогли получить вполне определенных сведений о его подстрекательстве к бунту. Однако впоследствии выяснилось, что главным поводом к участию его в возмущении было желание отомстить командиру батальона, который незадолго перед бунтом сместил Соколова с прибыльной должности казначея батальона.

И, наконец, последним толчком к открытому возмущению послужило поведение капитана Киевского поселенного полка Шаховского. Проходя мимо линеек бивака, он не ответил на окрик часового. Это дало повод заподозрить, что капитан приходил с недобрыми намерениями. Офицер был схвачен, тут же обвинен в рассыпании яда и жестоко избит.

Шум на линейках бивака привлек внимание горожан, которые собрались толпою к Крестецкой будке, стоявшей в конце города. Сюда же прибыл полицейский надзиратель Савостьянов. Увидев избиение Шаховского, он попытался восстановить порядок. Но попытка закончилась для него печально: вслед за офицером он также был избить толпой. Причем в этом избиении надзирателя принимали участие уже и горожане. «Породнившись кровью» рабочие батальона совместно с горожанами, бросились в город на поиски начальства. В городе толпа разделилась: часть ее двинулась по Крестецкой улице на городскую площадь, а другая часть — по Александровской улице мимо «казенного дома», где жил председатель строительной комиссии генерал-майор Мевес.

На городской площади толпа ворвалась в дом присутственных мест, в отделение военной городской полиции, строительного комитета, квартирной комиссии, в казармы полицейских служителей, в зал общественного собрания. Везде искали полицмейстера Манджоса, дворян, офицеров. Не найдя их там, толпа удалилась.[14]

Между тем полицмейстер Манджос, узнав о возмущении, собрал полицейскую команду и пожарных, чтобы дать отпор мятежникам. Он послал купеческого сына Лапшина к городскому голове Северикову с просьбой посодействовать на жителей убеждениями и помочь ему восстановить порядок. Но городской голова, выйдя из дома и увидев избитого полицейского надзирателя Денщикова, которого тащила толпа, «упал духом», возвратился домой, а затем и вовсе скрылся из города и три дня ночевал в лесу, около села Нагово.[15]

Манджосу сначала удалось скрыться от ярости толпы, но мятежники искали его повсюду; на берегу Полисти у штабелей дров они расставили часовых. Когда рассвело, полицмейстер был замечен лежащим между грядами в огороде купца Богомолова. Его избили и потащили на площадь. Здесь он был убит, а труп его брошен на поругание. Причем ненависть и к мертвому не угасла: «мертвое тело еще долго топтали ногами».[16]

В других частях города также продолжались поиски начальства. Мятежники арестовывали офицеров, чиновников, избивали и приводили всех на городскую площадь, где устраивали самосуд. К судному месту были приведены майор Лорадзиев, капитан Ходот, землемер Кошубский, частный пристав Дирин и др. Некоторые из арестованных были подвергнуты устному, а другие письменному допросу. Такой допрос был снят с помощника Манджоса, частного пристава Дирина, и скреплен подписями жителей и солдат рабочего батальона. После допросов арестованные были отправлены по разным учреждениям. Часть в присутственные места, часть на гауптвахту. К этому времени на гауптвахте вместо полицейской команды несли службу солдаты рабочего батальона, а затем сменившие их добровольцы из мещан.

Таким образом, восставшие фактически стали хозяевами города. Уже с самого начала мятежа у организаторов заметно стремление ввести восстание в контролируемое русло, с опорой на авторитетные личности. Такой авторитетной личностью становится городской староста Солодожников. Он распорядился выставить у застав города караулы из мещан. Свободный въезд и выезд из города прекратился. Всех подозрительных караулы направляли от застав на площадь. Так, например, ничего не знавший о случившемся в городе помещик Болотников, подъехав к заставе, был арестован и отправлен на площадь. Здесь же он был допрошен и без всякого суда отправлен под арест в помещение городской думы. По распоряжению Солодожникова, арестованные тщательно охранялись как от возможных посягательств на их жизнь со стороны толпы, так и во избежание возможности побегов. Некоторые из них, например, пристав Дирин, были закованы в кандалы, специально принесенные для него с этапного двора.[17]

Здесь закономерен вопрос — а что же военные? Прежде всего, военное начальство. Как они реагировали на происходящее? Почему отдали на растерзание толпы свих боевых товарищей? Ответов может быть несколько. Во-первых, самая здоровая и дисциплинированная часть — солдаты действующих батальонов, участвовали в подавлении польского восстания. Во-вторых, события развивались спонтанно и столь стремительно, что застали врасплох в том числе и самих командиров. Ну и, наконец, в-третьих, чисто российская боязнь взять на себя ответственность в самый острый момент восстания и не ждать приказов свыше.

Разбуженный в ночь с 11 на 12 июля известием о восстании, находящийся в д.Дубовицы, в двух верстах от Старой Руссы, подполковник Розен вместе с бежавшим из города переодетым в солдатскую шинель аудитором Коноваловым поспешили на подводе в д.Княжий Двор — учебный лагерь всех резервных батальонов гренадерского корпуса. В лагере они застали генерал-майора Леонтьева.

Следует сразу оговориться, что подполковник Розен не бездействовал. Еще по дороге в лагерь, в селе Коростынь, он ввел в курс дела командира поселенного батальона Барклаевского полка и предусмотрительно посоветовал ему приготовить 250 подвод, которые могли бы понадобиться для скорейшего отправления карательных войск генерала Леонтьева. О чем он и доложил последнему по прибытии в лагерь (т.е. о восстании, о первых жертвах и подводах в с.Коростынь). Леонтьев немедленно отправил его с донесением о восстании дальше, в Новгород к генералу Эйлеру, а сам принял первые меры к подавлению восстания.

В 10 часов утра, через час после приезда подполковника Розена, по приказанию генерала Леонтьева из лагеря выступили два свободных полубатальона 3-го и 4-го карабинерных полков. Командование было поручено майору Ясинскому. Батальон должен был пройти форсированным маршем до штаба поселенного Барклаевского полка в с.Коростынь, там сесть на подводы и к вечеру прибыть в Старую Руссу. Майор Ясинский получил предписание: стараться убедить заблудших мерами кротости, но если убеждения не подействуют, то в самом крайнем случае усмирить оружием. Ему поручалось также захватить всех значительных бунтовщиков. О своих действиях он должен был доносить генералу Леонтьеву через каждые 12 часов с нарочным.[18]

Тем временем подполковник Розен, не отдыхая, загоняя лошадей, мчался в Новгород к генералу Эйлеру. По прибытии в Новгород он тотчас же доложил о восстании и о том, что генерал Леонтьев «сейчас же хотел послать в Старую Руссу отряд в 8 000 человек».[19]

Таким образом, через 16 часов после начала восстания о нем узнал начальник поселенного корпуса генерал Эйлер, несущий главную ответственность за порядок и дисциплину в корпусе. Немедленно был составлен рапорт императору о причинах и начале восстания во вверенном ему округе. Следует сказать, что Николай 1 ни на секунду не поверил приведенной генералом Эйлером в его рапорте причине восстания — холере, поэтому он упорно добивался открытия действительных причин восстания. Тем более он не допускал никаких сантиментов, а также не хотел и не мог входить в личные мотивы действий генерала Эйлера. Император понимал, что восстание надо ликвидировать сразу, решительными мерами, пока им не охвачены соседние округа поселенного корпуса. Угроза действительно была серьезной.

Предписание царя не допускало для Эйлера паллиативных мер. Но когда Эйлер получил высочайшее предписание, ситуация резко изменилась.

Отряд майора Ясинского, выступив из лагеря в 10 часов утра 12 июля, пройдя форсированным маршем через Коростынь (штаб фельдмаршала Барклая де Толли полка), где были взяты 210 подвод, лишь в 11 часов ночи прибыл к штабу Киевского гренадерского полка в д.Дубовицы.[20] Нельзя не удивляться крайне медленному движению отряда майора Ясинского. Отряд следовал без тяжестей и на весь путь в 30 верст, из которых 30 верст карабинеры ехали на подводах, потребовалось 13 часов!

В Дубовицах Ясинский не придумал ничего умнее, как построив батальон в боевой порядок, прикрываясь передовыми пикетами, с барабанным боем, с ружьями заряженными боевыми патронами, двинулся на штурм города. В городе отряда не ждали. Через полчаса после выхода из Дубовиц карабинеры вступили на центральную площадь. Здесь среди ночи снова ударили в барабаны и затрубили в рожки.

Преувеличенное представление о силах противника, об опасности, грозящей отряду, привело офицеров отряда в состояние, близкое к панике. Только этим можно объяснить, что на площади перед гауптвахтой произошел случай, едва не окончившийся печально для части отряда Ясинского. Ночь была очень темная. Когда колонна перестроилась повзводно и первый дивизион поравнялся с гауптвахтой, пленники, находящиеся на гауптвахте, услышав рожки и барабанный бой, бросились к окнам, а капитан Ходот, разбив раму, закричал «Караул, спасите!» Командиру первого дивизиона показалось, что мятежники лезут прямо на солдат и в происшедшей сумятице, забыв, что впереди дивизион идут горнисты, майор Ясинский и адьютант, скомандовал: «Дивизион, пли!» Дивизион упал на брусчатку, курки щелкнули, но порох на затворах не вспыхнул. Слава Богу, что в сумятице позабыли снять чехлы с огнив и это спасло идущих в темноте впереди отряда сослуживцев.[21]

Устроив батальон на площади, Ясинский взял с собой одну роту и пошел в городскую думу. Внизу помещения он нашел капитана Шаховского, а поднявшись наверх, в прихожей при зале собрания, частного пристава Дирина. В это время в зале собрания происходило заседание купцов и мещан, их было до 20 человек. При входе в зал Ясинский был встречен купцом Солодожниковым, который назвав себя членом собрания (хотя на самом деле являлся председателем) объяснил, что данное собрание устроено для обсуждения вопросов по восстановлению порядка в городе. Ясинский приказал купцам и мещанам разойтись по своим делам, оставив при себе Солодожникова «для дальнейшего распоряжения». Утром патрули донесли ему, что со стороны соляного завода по направлению к городскому собору идет большая толпа. Поставив батальон в ружье, Ясинский взял с собой ближайший пикет и пошел навстречу толпе. Остановив толпу, он выяснил, что это поселяне 3-й роты гренадерского принца Евгения Вюртембергского полка; они привезли с собой труп ротного командира капитана Бунашевича и семейство управляющего соляным заводом подполковника Прянишникова. По словам поселян, они привезли в город «холеру мертвую и живую» (имеется в виду семейство Прянишникова), которых надо судить на общем собрании. Тело Бунашевича Ясинский принял, приказав положить в помещение полицейского управления, пленников отпустил в город, а роту после долгих увещеваний выпроводил из города.[22]

Нерешительность Ясинского неуверенность в своих силах и страх перед восставшими не могли не ободрить последних. Восставшим стало ясно, что начальство соблюдает осторожность и боится действовать решительно. Огонь мятежа с необыкновенной быстротой побежал по округам поселений. Мастеровые рабочего батальона — главные зачинщики возмущения, переросшего в восстание, переезжали из округа в округ, поднимали возмущение в батальонах, вполне к тому подготовленных.

С приходом в город нового отряда под командованием генерала Леонтьева положение не изменилось. Несмотря на то, что в городе под его командой скопилось до трех тысяч правительственных войск с артиллерией,  генерал проявил еще большую осторожность, чем майор Ясинский. Свято выполняя приказания генерала Эйлера, он поставил сильные  посты ко всем выездам из города, разместил артиллерию на площадях и усиленно занялся гарнизонной службой.

Вечером 13 июля в Дубовицы пришел генерал Эйлер с двумя батальонами карабинеров и 8-ю орудиями. При встрече с Эйлером генерал Леонтьев обрисовал ему весь ход событий в Старой Руссе, упомянул о жертвах возмущения, причинах бунта и попросил еще подкрепления. Но генерал Эйлер, дав «своеручное предписание», не дал в распоряжение Леонтьева двух своих батальонов. Более того, несмотря на обещание императору, он и сам не вступил ни в Старую Руссу, ни в округа, где началось возмущение, а остался в Дубовицах под охраной своих батальонов, где и пробыл до 17 июля, а затем поспешно сбежал с отрядом в Новгород.

В чем же заключалась деятельность генерала Эйлера за эти дни в Дубовицах? Она была крайне несложной. Не найдя возможностей для исполнения высочайшего приказания — арестовать всех виновников возмущения в Старой Руссе, он начал приглашать к себе депутатов от округов поселенной дивизии, чтобы в очередной раз выяснить причины возмущения. Вот в этих бесплодных разговорах с поселянами и в чтении сводок с мест происшествий и заключалась вся деятельность генерала в разгар мятежа.

Душевное смятение генерала Эйлера особенно ясно рисует заключительная часть рапорта графу Чернышеву. «Злоба и ярость поселян неимоверны. Бунтовщики, утолив свои страсти, только тогда и расходятся, но увидев сопротивление своей власти, вновь воспламеняются».[23] Поэтому, по мнению генерала, те репрессивные меры, которые ему высочайше повелено применять для восстановления порядка, несвоевременны и недейственны. Со своей стороны, он рекомендует правительству прислать в округа военных поселений особых доверенных начальников (2-х генералов и 12 штаб-офицеров — по одному на каждый округ), которых бы поселяне не знали, а, следовательно, у нового начальства появилась бы возможность реализовать следующую программу:

1) разъяснить поселянам, что эпидемия есть поветрие, а не действие яда;

2) произвести суд над людьми, схваченными бунтовщиками (для успокоения поселян), а уже затем

3) взять к суду самих зачинщиков.

Но ситуация давно вышла из-под контроля и только великая растерянность и панический страх перед поселянами могли внушить Эйлеру рекомендовать императору такую программу. Николай 1 не разделял взглядов напуганного полководца.

Между тем, из округов ежечасно поступали все более тревожные вести. Взбунтовавшиеся 3-я и 4-я поселенные роты разгромили ротный комитет в д.Горки. В ходе подавления резервным батальоном майора Крыштофовича мятежников, несколько поселян было убито, толпа разбежалась, но вскоре снова собралась. Подполковник Воеводский с большим трудом подавил выступления 4-й роты в с.Городцы. Очень неспокойно было в округе 3-го карабинерного полка, набранного из местных уроженцев. Из всех округов дивизии только в одном округе Екатеринославского полка было относительно спокойно. Но, пожалуй, самым неприятным было то, что в собственном отряде генерала Леонтьева началось брожение среди солдат.

21 июля войска генерала Леонтьева продолжали уже десятый день стоять на площадях и улицах города. Нерешительность генерала привела, в конце концов, к трагической развязке. В 7 часов утра поселяне Киевского полка из всех деревень округа направились в с.Дубовицы с целью захватить офицеров поселенного батальона. Капитан Жуйков поспешно снял свои караулы, вышел с ротой на большую дорогу, ведущую к деревне, и построил ее в каре.[24] Одновременно он послал верхового к генералу Леонтьеву с донесением о наступлении поселян. Все офицеры поселенного батальона Киевского полка и те, которые бежали под защиту генерала Эйлера в Дубовицы из других округов поселенной дивизии, укрылись в каре роты Жуйкова. Сюда же принесли казенный денежный ящик.

Видя наступление громадной толпы поселян, вооруженных кольями, саблями, охотничьими и казенного образца ружьями, капитан Жуйков приготовился отразить нападение огнем, но в этот момент был остановлен майором Емельяновым, запретившим стрелять. Майор напомнил Жуйкову о приказе генерала Леонтьева не принимать никаких других мер к прекращению беспорядков, кроме уговоров. Поселяне, подойдя вплотную к каре, потребовали выдачи ротного командира майора Заруцкого. И здесь произошел беспрецедентный случай. Емельянов приказал Заруцкому выйти из каре к поселянам, а когда испуганный Заруцкий отказался, майор сам вытолкнул его из каре.[25] Затем точно так же был выдан поселянам штабс-капитан Карпов и Жуйков скомандовал отступление. Каре, не меняя построения, двинулось к городу. Распалившаяся толпа бросилась за ротой и стала требовать выдачи уже самого майора Емельянова, всех офицеров и денежного ящика.

Вот так с толпой поселян на плечах каре и двигалось к Старой Руссе.

Но генерал Леонтьев, предупрежденный рапортами Жуйкова о наступлении поселян на город, не принял никаких мер к их отражению. У городской заставы произошло движение: поселяне медленно стали продвигаться к мосту. Увидев приближение своих односельчан, солдаты Киевского полка криками, свистом, бросанием вверх шапок ободряли их. Капитан Жуйков, исправляя ошибки генерала Леонтьева, передвинул свою роту влево, чтобы не мешать стоявшему на мосту орудию открыть огонь по поселянам.[26] Но генерал Леонтьев до конца остался верен себе. На просьбу командовавшего орудием капитана Грязнова разрешить ему открыть огонь, генерал сказал: «Что скажет государь?» — и приказал отвести орудия назад.

Заметив отъезд орудия, поселяне ринулись на мост и через несколько минут огромная толпа смешалась с солдатами на площади. Поселяне, прежде всего, устремились к дому штаба дивизии. Генерал Леонтьев был схвачен, избит толпой и приведен на городскую площадь для допроса. В это время находившиеся в укрытии офицеры попытались укрыться в доме штаба дивизии, но были обнаружены и избиты. Среди них были подполковник барон Розен, инженер-механик Шехардин, майор Балюк, капитан Яковлев, а также генерал Эмме. Убитых и избитых офицеров и чиновников со всех сторон тащили на площадь, складывали в ряд у дома штаба дивизии, некоторых пытались допрашивать. Ночью капитаны Грязнов и Матвеев посетили избитого генерала Леонтьева в доме полицейского управления, а через несколько часов генерал скончался. Кроме генерала было убито 20 офицеров и 30 человек сильно избиты.

Стало ясно, что ситуация окончательно вышла из-под контроля. Между тем и положение властей было весьма затруднительным: надежных войск ни в округах, ни в Новгороде не было. Секретно выступившие из Санкт-Петербурга казаки и гвардейская кавалерия могли прибыть в округа через несколько дней. Поэтому необходимо было до прибытия войск изъять из мятежных округов резервные батальоны поселенной дивизии, часть которых перешла на сторону восставших, а другая часть колебалась. Но самое главное — надо было изъять основного зачинщика — 10-й военно-рабочий батальон.

Для выполнения этой миссии Николай 1 избрал генерала Микулина, которому поручалось, не дожидаясь прибытия войск, действуя именем императора, вывести из Старой Руссы и мятежных округов резервные батальоны. Относительно 10-го рабочего батальона Микулин получил особые инструкции: он принимал временное начальство над находящимися в округе мятежными батальонами. Эти войска генерал должен был направить «прямо в Гатчину, где и представить их на смотр его императорского величества».[27]

В городе всем резервным батальонам, стоявшим в округах, от имени императора было зачитано высочайшее повеление приготовиться к выступлению в Гатчину на высочайший смотр, а тем временем Микулин должен был выпроводить из города находящиеся там резервные батальоны и 10-й военно-рабочий батальон. 27 июля, собрав находящиеся в городе резервные батальоны, генерал зачитал приказ о том, что поведет их на высочайший смотр в Гатчину «прямо к царю, которому они смогут высказать свои жалобы и неудовольствия». На самом деле генерал имел другой приказ: ввести 10-й рабочий батальон не в город Гатчину на смотр, а в Кронштадт. Генерал говорил от имени императора, и батальоны не могли не поверить. Выслушав приказ, солдаты стали спокойно готовиться к походу. В течение двух недель Микулин выпроваживал из города резервные батальоны. Причем отправлял их двумя разными маршрутами и поэшелонно, чтобы не держать в массе большое количество войск. Так ушли из города резервные батальоны Киевского полка, сводные батальоны Екатеринославского и Мекленбургского полков, 3-го и 4-го карабинерных полков, артиллерия. Последним генерал Микулин лично вывел 10-й рабочий батальон. Для поддержания порядка в городе оставались батальоны 7-го и 15-го егерских полков.[28]

В то время, когда уходили из города резервные батальоны, незначительные вспышки возмущения произошли в округах Вюртембергского, Екатеринославского, 3-го и 4-го карабинерных полков. Но к этому времени ситуация кардинально изменилась. Вывод из города сочувствующих полкам войск, стягивание к месту восстания правительственных сил сделали свое дело: кривая восстания резко поползла вниз. 29 июля под личной своей командой генерал Микулин вывел из города последнюю колонну 10-го рабочего батальона. Но батальон выступил не один, в колонне находился и эскадрон улан Ямбургского полка. Генерал вел эскадрон впереди колонны, но после первого перехода эскадрон перестроился и батальон оказался окружен уланами.

По приходе в Ораниенбаум колонна была направлена в части, уланы отъехали в сторону и тут солдаты рабочего батальона увидели снятые с передков орудия, при зажженных фитилях. Приказано было садиться в лодки и до темноты, под угрозой картечного расстрела, шла переправа мятежников в Кронштадт. Здесь, на пристани, со специально подобранным конвоем их ожидал сам генерал П.А.Клейнмихель.

Следствие продвигалось очень быстро. Заодно с разборами дела военно-рабочего батальона Клейнмихель разобрал дело о мятеже мастеровой полуроты Киевского поселенного полка.

15 августа — в пятидневный срок — следствие было закончено, а 16-го на Елагином острове Николай 1 утвердил его результаты. По приговору военного суда главные преступники, мастеровые Матвей Забелин, Андрий Цыгин, Пале Емельянов, Ефим Соколов, Хаим Рывкин были признаны виновными в убийстве, истязании начальников и грабеже. Лишенные воинских званий, были биты кнутом, получив каждый назначенное количество ударов с «постановлением» штемпельных знаков и вечной ссылкой в Сибирь на каторжные работы.

Одновременно с разбором 10-го военно-рабочего батальона началось следствие по мятежу поселян обеих дивизий, артиллерийской бригады и горожан Старой Руссы. В Новгороде была учреждена следственная комиссия под председательством Захаржевского. Комиссия работала пять месяцев. По конфирмации новгородской следственной комиссии всего было осуждено 4 518 поселян, из этого числа можно исключить 558 человек невиновных или виноватых в малозначительных преступлениях.

На практике же наказание оказалось гораздо более жестоким, чем на бумаге. Достаточно сказать, что только в округах Старорусского удела было забито насмерть 129 человек.[29]

---

[1] Матвеев Н. Бунт в Старой Руссе в 1831 г. // Русская старина. 1879. т.XXV; Слезскинский А.Г. Бунт военных поселян в холеру 1831 г. // Исторический вестник. 1893. т.53; Ушаков А.Ф. Холерный бунт в Старой Руссе в 1831 г. // Русская старина. 1874. т.IX.

[2] Ячменихин К.М. Военные поселения в русской дореволюционной и советской историографии // Вестник МГУ. Сер.8. История. 1985. №3. с.63-71

[3] Вержбицкий В.Г. Революционное движение в русской армии (1826-1859). М.,1964; Евстафьев П.П. Восстание военных поселян Новгородской губернии в 1831 г. М.,1934.; Евстафьев П.П. К столетию восстания военных поселян // Каторга и ссылка. 1931. №1. с.41-48; Садовникова М.А. Восстание Новгородских военных поселян: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Баку, 1948

[4] Отчет следственной комиссии, высочайше утвержденной в г.Новгороде в кн.: Евстафьев П.П.Восстание военных поселян…

[5] ГАНО, ф.581, оп.2, д.6

[6] РГВИА, ф.405, оп.1 д.226 Всеподданейший доклад А.А.Аракчеева, конфирмованный 20 февраля 1824 г., л.240

[7] Там же, д.247. Копия указа Александра 1 из Правительствующего сената на имя А.А.Аракчеева, л

[8] Там же, ф.405, оп.2, д.327, л.136

[9] Из письма Аракчеева генерал-майору Маевскому от 16 марта 1824 г. // Русская старина, 1871; Граф Аракчеев и военные поселения. СПб., 1871. Приложение. с.207

[10] РГВИА. ф.405, оп.2, д.365. Отношение Клейнмихеля генерал-лейтенанту Полуехтову от 16 февраля 1830 г.

[11] Там же, ф.411, оп.2 д.112 Дело по донесениям начальника 1-й и 2-й дивизий Гренадерского поселенного корпуса генерал-лейтенанту Эйлеру о бывшем возмущении в округах оного корпуса в г.Старой Руссе.

[12] Там же, д.193 Рапорт Ашенбреннера майору Емельянову от 10 июля 1831 г.

[13] Там же, ф.405, оп.1 д.184

[14] Там же, ф.411, оп.1, д.130 Рапорт Старорусской городской думы генерал-лейтенанту Клейнмихелю от 15 июля

[15] Там же, д.190 Дело старорусских мещан, кои участвовали в возмущении в июле месяце в г.Старой Руссе

[16] Граф Аракчеев и военные поселения. СПб., 1871, с.12

[17] РГВИА, ф.399, оп.1, д.190 Дело о старорусских мещанах, виновных в возмущении и назначенных в 4 разряд преступников.

[18] Там же, оп.2, д.135, Копия с секретного предписания генерала Леонтьева майору Ясинскому от 12 июля.

[19] Там же, д.12 Рапорт генерал-подполковника барона Розена.

[20] Там же, д.204. Рапорт майора Ясинского от 13 июля.

[21] Ушаков А.Ф. Холерный бунт… с.151

[22] РГВИА, ф.411, оп.2, д.264

[23] Там же, д.512, л.35

[24] Там же, д.131, л.53

[25] Ушаков А.Ф. Холерный бунт… с.155

[26] Там же, с.156

[27] РГВИА, ф.411, оп.1, д.130

[28] Там же, д.120, л.91

[29] Там же, д.132, л.370