Случевский К. К. По Северу России

Особое место в творчестве Константина Случевского занимают книги путевых очерков «По северу России» (1886-1888) и «По северо-западу России» (1897), появившиеся в результате поездки в свите великого князя Владимира Александровича (1847-1909) по северо-западным и северным губерниям европейской России.

Путевые очерки, написанные К. К. Случевским по горячим следам этих поездок, отразили динамичную и разнообразную жизнь северной России в конце XIX в.

Очерки публикуются в соответствии с нормами современной орфографии и пунктуации, но с сохранением своеобразия авторской речи по изданию: «По северу России», Т. 1. СПб., 1886. Несколько повторяющихся эпизодов, связанных с инспекционной деятельностью великого князя Владимира Александровича сокращено; места купюр отмечены угловыми скобками. {Восстановлены по первому изданию.— bmn}

---

 

ВЫЕЗД

Назначенный для отъезда государя Великого Князя день, 6-го июня, начинался довольно пасмурно, и из-за легкого тумана, заволакивавшего вокзал Николаевской железной дороги, нельзя было предвидеть начало той долгой хорошей погоды, которая предстояла нам на все время путешествия.

В 8 часов утра Великий Князь выехал из Царского Села на станцию Николаевской железной дороги Колпино, откуда, немедленно по прибытии из Петербурга экстренного поезда, направился к станции Волховской. Свита Великого Князя была очень невелика, всего трое: начальник штаба войск гвардии и петербургского военного округа, адъютант Его Высочества и пишущий эти летучие заметки.

Путешествие Великого Князя должно было продлиться две недели. Его Высочество предполагал посетить только три губернии военного округа, Ему вверенного: Петербургскую, Новгородскую и Олонецкую. Во второй половине поездки Великого Князя должна была встретить в Вытегре Августейшая Супруга его, великая княгиня Мария Павловна, для дальнейшего следования вместе на Петрозаводск и обратно, в столицу.

Цель путешествия Его Высочества заключалась в подробном и всестороннем ознакомлении с современным состоянием войск, расположенных в городах, чрез которые Его Высочество проследует.

Согласно маршруту, назначалось сделать водою, жаленными и обыкновенными дорогами немного менее 2000 верст.

По весьма многим причинам места, которые намеревался посетить Великий Князь, представлялись чрезвычайно любопытными, хотя, может быть, нигде во всей России не исчезли исторические памятники былого с такою обидною последовательностью, как именно на нашем деревянном севере. Человеку, проезжающему этими местами, на первый взгляд легко может показаться, что ничего тут особенного не было, ничего замечательного не совершилось. Тихо, безмятежно лежат поля, леса, пустыри; скромны деревни; нечасто встречаются усадьбы; памятников, каменных и железных, свидетелей былого, гораздо меньше, чем было бы можно ожидать.

Но если коснуться истории, впечатление изменится: край населится удивительными картинами, дебри оживут, и воспоминания о самых отдаленных исторических событиях невольно восстанут в памяти путешественника. Белоозеро, Синеус, Рюрикова крепость, Княгиня Ольга, Великий Новгород — все это говорит о тех временах, когда Москвы не было еще и в помине, о десятом столетии, между тем берега Невы и Обонежской пятины были уже новгородскими землями и политы обильно русскою кровью. Но не одни только имена названых мест поднимают в памяти глубокую давность русского владения; во многих обычаях и поверьях Олонецкого края и пустынных местностей водораздела ладожских и волжских вод удерживаются до сих пор чисто языческие основы.

ГРУЗИНО

Раньше других лежит на нашем пути Грузино. Это центр бывших новгородских военных поселений.

Любань — первая станция Николаевской железной дороги в Новгородской губернии; тут представились Великому Князю начальник Новгородской губернии Мосолов, для следования по ней с Его Высочеством, и местные власти.

От станции Волхово назначено было сделать переезд пароходом до Грузина и обратно. В Волхове представился Его Высочеству, для сопровождения во все время путешествия, начальник 2-й местной бригады, генерал-майор Граве. День, казалось, установился хороший; вид на Волхов, широко выступивший из берегов на Соснинскую пристань, на Волховский мост, на берег, усеянный народом, и на стоявший подле пристани новейший пароход «Ильмень», ведомства Министерства путей сообщения, что было ясно по флагу с якорем и топором, развевавшемуся по ветру, по мундирам начальствующих лиц, был очарователен. Внизу, у пристани, Его Высочеству поднесли хлеб-соль соснинские крестьяне. Вслед затем пароход отошел, направляясь к Грузину.

От Волховской станции до Грузина, вниз по течению, всего три четверти часа пути. Но успели скрыться из виду Соснинская пристань под раскосами Волховского моста и церковь села с голубым куполом, усеянным звездами, как вдалеке показалось Грузино. Ярче всего выступала в блеске полуденного солнца казарма Петровского полка, окруженная целым морем зелени; из-за нее обрисовывались купол собора и шпиль колокольни. Но вот и пристань, усеянная народом; пароход дал круг, подходя к ней, и навстречу Великому Князю понесся радостный колокольный звон и раздалось «ура!». Грузино ожило. В Грузине, как уже сказано, расположен Петровский полк, и Его Высочеству представились начальствующие над ним лица. В поданном экипаже, сопровождаемый толпами народа Великий Князь прибыл на молебен в собор.

Каменный пол не особенно большого храма, буквально загроможденного разными памятниками, медальонами, эмблемами и надписями, был усыпан цветами лиловой и белой сирени и полон сладким запахом их; пение хора из местных крестьян неслось с клироса. Собор невелик. Как это ни странно, но первое впечатление, им производимое, какое-то не совсем христианское, чему больше всего способствуют два огромных, бронзовых зодиака, смотрящих со стен, справа и слева от алтаря. Чем-то языческим отдает также от богатой бронзовой гробницы Аракчеева с темным римским воином на ней. «Сердце чисто и дух прав» — значится на гробнице. Так ли это?

По окончании богослужения Великий Князь осматривал достопримечательности церкви. Мы видели знаменитое Евангелие, в котором написано завещание покойного графа. В нем есть действительно остатки оторванных листов. Говорят, будто граф Клейнмихель, посланный на расследование известного убийства {Речь идет об убийстве 25 сентября 1825 года фаворитки графа Аракчеева Настасьи Минкиной. По официальной версии следствия, дворовые, устав терпеть издевательства, скинулись и за 500 рублей подговорили повара Василия Антонова убить ненавистную фаворитку. Утром 10 сентября Василий забрался в барский дом и перерезал ей горло кухонным ножом.}, почел за нужное тогда же уничтожить их. Что на них было — неизвестно.

Под голубым куполом собора бронза и медь памятников выдаются особенно рельефно. Против алтаря помещены крупные медальоны императоров Петра I, Александра I и Павла I. Темные очертания памятника убитым офицерам Аракчеевского полка вырисовываются мрачным воспоминанием поселенческого бунта; мы видели и известный образ в Алексеевском приделе с характерным выбором святых для изображений: Андрей, Алексей, Петр и Анастасия, над которыми в облаках парит апостол Павел, держащий в левой руке портрет императора Павла I в мундире гатчинских войск. В ризнице хранится портрет архимандрита Фотия {Архимандрит Фотий (1792-1838) — настоятель Юрьевского новгородского монастыря, входил в религиозные круги, близкие к царю Александру I, влиял на царя и проводимую им политику.}, черты лица которого так же мало симпатичны, как аракчеевские, и как бы родственны им по выражению. Все это, вместе взятое, целая эпопея, в значительной степени мертвая, грустная, вовсе не гармонировавшая с зеленью весенних цветов, осыпавших церковь к нашему приезду.

По выходе из собора Великий Князь посетил казармы Петровского полка и оставшуюся от лагеря, для содержания караулов, сводную команду нестроевых и полковой лазарет, где в подробности выслушал доклад врача о положении каждого из больных в отдельности. Вслед затем Его Высочество направился в помещение офицерского собрания, где был подан завтрак.

При взгляде на большие сооружения Грузина, которое мы обходили вслед затем, невольно вспоминается, как покойному его владельцу графу Аракчееву хотелось во что бы то ни стало оживить, населить его. Граф, как сообщают его современники, не любил между своими крепостными холостых и вдовых. К 1 января ему представлялись списки девушек, он делал смотрины и назначал свадьбы.

Аракчеев умер ровно пятьдесят лет тому назад, а между тем даже внешние очертания его, оклад и выражение лица для нас неясны, как бы подернуты туманом. Много есть людей в живых, видевших графа, есть его портреты, и, тем не менее, даже печатные сведенья противоречат одно другому: «Русская Старина» объясняет, что он был очень некрасив и говорил гнусливо; «Древняя и Новая Россия» называет его даже красивым.

Сам себя Аракчеев называл «настоятелем Грузинской обители». Это насмешка, конечно, если вспомнить существующий в Грузине остров Мелиссино {Петр Иванович Мелиссино (1726-1797) — генерал от артиллерии, будучи директором артиллерийского и инженерного корпусов, протежировал юному кадету Аракчееву, а позднее рекомендовал его в качестве репетитора графу Н. И. Салтыкову, придворному цесаревича Павла Петровича, и таким образом определил всю его дальнейшую судьбу.}. Надо заметить, впрочем, что Аракчеев, всегда сумрачный, иногда смеялся, но тогда это выходило зло, обидно, грубо. Есть основание полагать, что далеким родоначальником Аракчеевых был татарин, и, глядя на портрет графа, эту черту подметить нетрудно.

 

 

«Не было ли в самой природе Аракчеева, — говорит один из исследователей, — той летаргии равнодушия к общему благу, близкой к фатализму, которою по преимуществу поражены люди государственные на востоке»? «Я учился по Часослову, — говорит граф, — читать по Псалтырю за упокой родителей». Но и это неправда: великое слово «родители» звучало для него как-то особенно. В письмах его к матери, которая его боготворила, множество нежных слов, но когда, умирающая, она звала его в недалекие Курганы, он не приехал ни при жизни ее, ни на похороны; позже ссылал он в Курганы крестьян, провинившихся в Грузине; странное почитание памяти матери, не правда ли? Еще позже, но при жизни графа, «на гробах родителей его лежал провалившийся пол». И Грузино в настоящее время безмолвно и пусто. Размеры зданий, большой парк и зеленеющие пруды только усиливают тяжелое впечатление, им производимое, особенно весною.

Для построек в Грузине, как известно, были снесены с мест целые деревни, уничтожены леса; при этом не были оставлены в покое даже кладбища. «Надо строить и строить, — писал граф Аракчеев Бухмейеру, — ибо строения после нашей смерти некоторое хотя время напоминают о нас; а без того со смертью нашею и самое имя наше пропадет». И Аракчеев действительно много строил и хотел, чтобы все им построенное говорило: от надписей на домах и стенах пестрит в глазах.

На амбаре, между прочим, читаются слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». На другом здании: «Без лести предан!» Злые языки немного переиначили эту надпись, изменив только две буквы {Бес, лести предан.}; на третьем памятнике читается ужасное, мстительное, слово тому, кто дерзнет коснуться этого памятника: «будь проклят тот, кто» и так далее — и это проклятие слышится из-за могилы! И зачем так страстно хотелось графу жить хотя бы в строениях и надписях? Отчего так удивительно ясно понимал он, что сгинет, непременно сгинет в памяти потомства? Недоверчивый, подозрительный, он даже тут прибегал к ухищрениям. Надпись могут стереть, думал он, и спрятал какие-то таинственные документы на колокольне собора; верх колокольни собора весь чугунный, и в колонны его, как гласит предание, под стеклянные колпаки положены неизвестные бумаги.

Мы сказали выше, что граф утверждал, будто он «без лести предан»; за то ему самому льстили бесконечно. Современный поэт А. Малиновский закончил одно из своих стихотворений так:

Устройство Грузина поместьям образец,

Должно б то всюду быть, помещик где отец!

Конечно, поэт волен писать что хочет; но когда лесть идет от лиц сильных, и в особенности от пастырей церковных, она становится совсем неприглядною. Мы не коснемся ни графа Сперанского, ни архимандрита Фотия, но мы не можем не вспомнить грамоты митрополита Серафима. В грамоте этой сказано между прочим, что в церкви села Грузина, где Андрей Первозванный «водрузил» свой крест — отсюда имя села и причина мраморного памятника святого апостола, — на будущее время «совершать литургии при отверстых царских вратах во все продолжение оной, даже до причастного стиха, при начале коего должны оне, исключая Святой Пасхи, быть затворяемы для великой тайны Евхаристии». Так это делается и до сих пор. Но не единственный ли это храм в православном мире; и не для графа ли Аракчеева освящено отступление? В храме есть и французские знамена: воинские трофеи в церкви частного человека?

Грузино, как известно, было подарено императором Петром Алексеевичем Меньшикову; позже император Павел I подарил его Аракчееву, и это сближение с историческим именем любимца Петрова чрезвычайно ему нравилось. Он делал эти сближения на все лады, точно будто думал вырасти в своих глазах и в мнении потомства.

Цесаревичу Павлу Петровичу, впоследствии императору, был обязан граф Аракчеев своим первым возвышением!.. Он же указал на Аракчеева наследнику престола Александру Павловичу. Нет никакого сомнения в том, что Аракчеев был человеком чрезвычайно способным; стоит вспомнить и ознакомиться с его отличиями в корпусе, с его раннею властью и значением в гатчинских войсках цесаревича Павла Петровича. 24-х лет он был уже капитаном, с правом ежедневных обедов за столом августейших владельцев Гатчины. Ко времени воцарения императора Павла I он был полковником артиллерии и первым ближайшим к нему лицом. При императоре Александре I, в 1815 году, как это видно из бумаг, хранящихся в Грузине, все главнейшие государственные дела, не исключая и дел подведомственных Святейшему Синоду, шли в доклады Аракчеева. «Приезжай ко мне, — писал графу Аракчееву император Александр I из Таганрога, после известного Грузинского убийства, расследованного графом Клейнмихелем, — у тебя нет друга, который бы тебя искренно любил». Но граф и тут, как при смерти своей матери, не поехал, и смело могут сказать потомки, что если было когда-либо любящее, благородное сердце властителя, обращенное в долгую жизнь к лицу, недостойному этого великого счастья, так это сердце императора Александра I, любившее Аракчеева.

Обходя грузинский дом Аракчеева, отличающийся фронтоном и колоннадами и густо обросший вековою зеленью, по множеству надписей, по безделушкам можно видеть, где бывал, сидел, где почивал, где занимался император Александр Павлович во время своего пребывания в Грузине. В этом доме, как святыня, сохраняются немногие его вещи.

Великий Князь подробно осматривал их. В его присутствии заведены были и знаменитые часы. Они, по смерти императора, были заказаны Аракчеевым в Париже, за громадную по тому времени сумму — 29 000 руб. ассигнациями и должны были бить только один раз в сутки: в 10 часов 50 минут по полуночи — час кончины Государя. Когда их пустили при нас в ход, медленно открылся медальон императора Александра I и зазвучала грустная «вечная память». Уныло разносился звон часов по небольшой комнате, только не было на кушетке, стоящей подле, самого Аракчеева: говорят, во время боя часов он всегда сидел на ней. Небольшая, но мастерски исполненная бронзовая фигура его на часах была полна неописуемой грусти.

В центре Грузина высится памятник, полный аллегории, воздвигнутый тоже Аракчеевым императору Александру I, стоивший около 30 000 руб. Капитал, положенный Аракчеевым {В 1833 году Аракчеев внес в государственный заемный банк 50 000 руб. ассигнациями с тем, чтобы эта сумма оставалась в банке девяносто три года неприкосновенною со всеми процентами: три четверти из этого капитала должны быть наградою тому, кто напишет к 1925 году (на русском языке) лучшую историю царствования императора Александра I, остальная четверть этого капитала предназначена на издержки по изданию этого труда, а также на вторую премию, и двум переводчикам по равной части, которые переведут с русского на немецкий и на французский языки удостоенную первой премии историю Александра I. Премия вручена так и не была.} для автора лучшей истории императора, возрастает к 1925 году до громадной цифры 1 918 000 руб., и все-таки Аракчеев не любил императора по той простой причине, что у него не было сердца.

 

За то не любил Аракчеева император Николай I. Когда 14 декабря генералы, находившееся в Зимнем дворце, вышли за своим Государем на площадь, Аракчеев, бледный, испуганный, не последовал за ними. Этого император Николай I не забывал никогда.

Ни гроза, ни ливень, начавшиеся с той минуты, когда Великий Князь вошел в собор, и не перестававшие до самого отъезда из Грузина, не останавливали Его Высочество от подробного осмотра достопримечательностей этого исторического села. Молния была тут даже кстати, и глухие раскаты грома вторили настроению.

Великий Князь обходил густой парк; над зазеленевшими прудами его хлестали грузные капли дождя, ссыпаясь с деревьев. Густою зеленью зарос известный остров Мелиссино с его павильоном, служившим когда-то местом различных таинственных пирований и имевшим за зеркалами изображения, доступные только не всем.

До обхода парка, после завтрака, Его Высочество пожелал видеть одного из немногих, оставшихся в живых, людей, помнящих графа Аракчеева. Этот человек — старый причетник Ермолов, читавший над Аракчеевым Псалтырь. Он был вызван, и Великий Князь говорил с ним; память изменяла старику, и он сообщил очень немногое, и без того известное; сухой облик его совершенно подходил к рассказу.

Осмотрев Грузино, Великий Князь отдыхал некоторое время в доме графа Аракчеева, беседуя с лицами, сопровождавшими его при осмотре. Он сидел на том самом кресле, которое было сделано по приказанию графа Аракчеева для императора Александра I, повредившего ногу. Вероятно, в то не очень далекое время деревянное кресло это считалось удобным и покойным. Затем, прибыв на пристань и милостиво простившись с толпами народа, Его Высочество вернулся к железной дороге. Гроза и ливень сопровождали пароход; некоторые удары грома были чрезвычайно сильны, оглушали и раскатывались далеко кругом по обвешенной ливнем местности; молния обрисовывала облака.

На пути дальнейшего следования Великого Князя, после полуночи, поезд остановился в густом лесу на ночевку на полустанке Травково. Тишина воцарилась полная; от грозы, гудевшей целый день, не оставалось и следа, и оклики ночной птицы, раздававшиеся по сторонам безмолвствовавших вагонов и молчавшего локомотива, служили как бы продолжением впечатления только что посещенной нами «Грузинской обители».

---